Автономии в Китае
Автономии в Китае – малоизвестная тема. Ей, как и этносоциальной специфике отдельных регионов Китая, отечественные исследователи до сих пор не уделяли значительного внимания. Китай для иностранцев, в том числе россиян, традиционно ассоциируется с великим китайским (ханьским) этносом, в то время как наличие в стране более 100 этнических меньшинств (из которых официально признаны только 56) интересует немногих. Прежде всего интерес к этой теме обозначен политическим трендом, а именно через призму этнического и конфессионального сепаратизма в двух автономиях Китая – Синьцзян-Уйгурском и Тибетском районах. Между тем этническая и административно-территориальная карта Китайской Народной Республики (КНР) значительно многоцветнее, нежели наши черно-белые представления о ханьцах и противостоящих им тибетцах и уйгурах.
Изучение темы следует начать, пожалуй, с констатации шокирующего факта: автономии в КНР занимают почти половину или чуть менее площади всего государства. Однако формальным взглядом на административно-территориальную карту страны этого не заметить; для того чтобы прийти к этому выводу, необходимо знать о наличии в Китае четырех уровней автономии и нанести на карту их все.
Многоступенчатая система
Многоступенчатая система национальных автономий была заимствована коммунистическими властями КНР из Советского Союза. Подобно тому как в СССР существовали союзные и автономные республики, а в них – автономные области и округа, устроена система автономий и в Китае. Первым уровнем выступают автономные районы (АР, англ. autonomous regions). Их пять, и именно они нанесены на все карты административно-территориального деления КНР: АР Внутренняя Монголия, Нинся-Хуэйский, Синьцзян-Уйгурский, Тибетский и Гуанси-Чжуанский. Каждый из них обладает спецификой как в этноконфессиональном облике, так и по всем другим параметрам, начиная с климата, демографии, экономики и заканчивая фактом наличия/отсутствия этнополитического движения – сепаратизма.
Второй уровень – автономные округа (АО, англ. autonomous prefectures), которые на обычной карте уже не представлены. Они входят как единицы меньшего порядка в состав провинций Китая, а также в состав Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР). Всего в КНР насчитывается 30 АО, которые весьма разнятся между собой и по численности, и по плотности населения, и по размерам занимаемой территории. Скажем, малюсенький Линься-Хуэйский АО в составе провинции Ганьсу на северо-востоке КНР насчитывает почти 2 миллиона жителей, причем в основном из числа этнических меньшинств. Еще более значительны показатели у Ляньшань-Ийского АО в Сычуани или Хунхэ-Хани-Ийского АО в Юньнани (более 4 млн человек в каждом). В каждом из трех АО, входящих в состав провинции Гуйчжоу, население более 3 млн человек. В то же время огромные по площади Юйшу-Тибетский или Хайси-Монгольско-Тибетский АО (в провинции Цинхай) насчитывают «всего» по 300–330 тысяч человек. (Следует сознавать, что когда мы проводим сравнительный анализ численности населения в различных регионах Китая, то сравнивать показатели надо применительно к собственно китайской ситуации, а не к российской или европейской. Тогда цифра в треть или половину миллиона человек не покажется нам столь уж значительной, поскольку многие провинции КНР насчитывают по четверти или даже половине всего населения РФ.)
Итак, АО не показаны на картах. Однако их следовало бы туда нанести хотя бы для того, чтобы убедиться, что некоторые провинции КНР полностью или наполовину исчезают, как бы «растворяются» в автономиях, из которых они состоят. Например, огромная провинция Цинхай на востоке Китая почти вся состоит из автономий, в основном из АО. Более половины СУАР и провинции Сычуань, по трети провинций Юньнань и Гуйчжоу, значительные части провинций Хубэй (все вышеназванные провинции, кроме СУАР, расположены на юго-востоке КНР) и Цзилин (на северо-востоке) – все это автономные округа, которые, согласно закону и самому понятию «автономии» обладают определенной степенью экстерриториальности относительно провинциальных столиц.
Здесь следует оговориться. Формально законодательство КНР об автономиях довольно либерально. Так, наличие автономных районов, округов, уездов и хошунов признается и гарантируется Конституцией КНР (глава 3, раздел 6, статьи 111–122); более подробно их существование регламентируется законом КНР о региональной национальной автономии. Конституция гласит, что глава правительства каждого автономного района (который называется «председатель», подобно главе КНР и в отличие от провинций, возглавляемых «управляющими») должен быть представителем титульной этнической группы. Конституция также гарантирует им целый ряд прав, включая автономное финансирование и экономическое планирование, самобытное развитие искусства, науки и культуры, организация местной полиции, а также в сфере использования местных языков. Кстати, надписи на четырех языках, которые являются официальными в автономных районах (чжуанском, монгольском, уйгурском и тибетском), сопровождает и каждую китайскую банкноту – юань.
Но, конечно, реальной автономии в Китае не имеют даже территориальные единицы высшего порядка (АР), что, собственно, и является одним из главных раздражителей для сепаратистского движения. Единицы более низкого звена тем более лишены подлинной автономии в сверхцентрализованном китайском обществе, которое в реальности тотально контролируется Коммунистической партией Китая. И все же статус автономии позволяет, хоть и в строго очерченных рамках, практиковать и развивать этническую культуру и в определенной степени осуществлять местное самоуправление. В любом случае в рамках данного исследования мы будем касаться только формального статуса территориальных единиц, прописанного в законодательстве КНР, чтобы глубже понять внутреннее устройство нашего великого соседа.
Третий уровень – автономные уезды (англ. autonomous counties), которых насчитывается 117. Как правило, это совсем небольшие как по площади, так и по населению территории, подчиненные окружным властям (провинции КНР делятся на округа, округа – на уезды). Опять же понятие «небольшие» следует трактовать исключительно через призму китайской действительности. Скажем, в маньчжурских и монгольских автономных уездах на северо-востоке Китая численность населения составляет по 300–500 тысяч человек, а в Аксай-Казахском уезде в Ганьсу (северо-запад) – менее 9 тысяч.
Фактически разновидностью уездов являются автономные хошуны (англ. autonomous banners) – единицы окружного подчинения в составе АР Внутренняя Монголия. Таковых насчитывается всего три, административно их функции полностью совпадают с уездными. Доля коренного населения (именами которых названы автономные хошуны) в них мизерна, и в этом смысле эти единицы очень напоминают советские/российские автономии низшего порядка – автономные округа Крайнего Севера. Скажем, в Эвенкийском автономном хошуне с населением в 150 тысяч человек доля эвенков – всего 6,6%. Титульный этнос АР Внутренняя Монголия, монголы, составляет здесь 19% населения, а подавляющее большинство населения хошуна (более 60%) относится к ханьской нации. Еще хуже ситуация в Ороченском автономном хошуне: здесь при численности населения в 280 тысяч человек доля орочонов (субэтнос эвенков) – 0,7%, вместе с эвенками – 1,8%, при том что доля монголов – всего 4%, а почти 90% населения автономии составляют ханьцы.
Растущая доля ханьцев во всех автономиях КНР представляет собой не просто угрозу для существования коренных малочисленных этносов, но и является второй крупнейшей причиной сепаратизма в этих административно-территориальных образованиях. Естественно, для возникновения сепаратистских тенденций тех двух причин, которые мы обозначили выше, совершенно недостаточно; здесь играет свою роль и исторический базис (наличие собственной государственности в прошлом, сложная история вхождения в состав Китая, прошлые антипекинские восстания), и конфессиональные различия с ханьцами, и внешняя поддержка сепаратистов, и экономические требования регионов, и количество коренного населения, и общая ментальность (этническая мобильность) того или иного народа. Тем не менее центральные власти КНР в последнее время значительно озаботились не только имеющимися в стране этносепаратистскими движениями, но и потенциальными зонами подобных конфликтов.
Наконец четвертый уровень национально-территориальных единиц – национальные волости (англ. ethnic township), хотя в их случае речь об автономии не идет ни с точки зрения законодательства, ни с позиций реальной стороны дела. В состав этих единиц входит, как правило, несколько сел, населенных представителями этноса, в честь которого волость получает свое название. Национальные волости аналогичны национальным районам, существовавшим в СССР в 1930-е гг. и точно так же лишенным автономии и с юридической, и с фактической стороны.
Классическим примером территориальной единицы низшего порядка является Шивэй-Русская национальная волость на севере Внутренней Монголии (название образовано по стандартной для китайских автономий схеме: первая часть отображает какой-либо географический объект, названный по-китайски, вторая часть несет в себе этническое содержание). Центр волости – село Шивэй на берегу р. Аргунь, напротив российского села Олочи Нерчинско-Заводского района Забайкальского края. Площадь волости – 4,3 тыс. кв. км, население – 4,1 тысячи жителей, из них русских – 1,8 тысячи человек. Эти «русские» достаточно специфичны: в устном и письменном общении они полностью перешли на китайский язык, но у них сохранились национальное самосознание, православная вера, песни, танцы, праздничные обычаи, бытовые и поведенческие особенности.
Всего в Китае насчитывается 1092 национальные волости и 1 национальный сомон (Эвенкийский в АР Внутренняя Монголия). По нескольку десятков волостей имеется для народов хуэй (китайцев-мусульман), монголов, маньчжуров и др.; более тридцати волостей существуют для казахов, киргизов, таджиков, есть по одной татарской и узбекской (в СУАР). Соотношение разных автономий бывает весьма забавным и позволяет сделать вывод о том, что китайцы позаимствовали опыт советского нациестроительства вплоть до гротескной степени. Скажем, экзотично смотрится такая «матрешка» из автономий: в Синьцзян-Уйгурском автономном районе находится Или-Казахский автономный округ, в него входит Чапчал-Сибоский автономный уезд (для народности сибо – родственников маньчжуров), в составе последнего – Милянцюань-Хуэйская национальная волость. Еще такой же пример: СУАР – Чанцзи-Хуэйский автономный округ – Мори-Казахский автономный уезд – Дананьгоу-Узбекская национальная волость. Чуть короче другая схема: СУАР – Кызылсу-Киргизский автономный округ – Таэр-Таджикская национальная волость.
Национальные волости иногда составляют довольно компактные зоны, которые при желании могли бы быть объединены с автономиями более высокого порядка. Например, 9 хуэйских волостей округа Пинлян провинции Ганьсу с ровным успехом могли быть присоединены к Нинся-Хуэйскому АР. Однако в этом случае возникает опасность (для ханьских властей) излишнего укрупнения автономии: скажем, в указанном случае округ Пинлян отделяет Нинся-Хуэйский АР от Чжанцзячуань-Хуэйского автономного уезда – все вместе эти территории могли бы составить единую хуэйскую автономию, но уже большей площади и с другими этнодемографическими показателями. Подобное расчленение и излишнее раздробление земель, занимаемых этническими меньшинствами, показывают значимость национального вопроса для Пекина, как и тот факт, что ханьские коммунистические власти предприняли в свое время предупредительные меры для решения этого вопроса в своем излюбленном стиле – ассимиляции малых этносов. Однако и эти шаги не всегда бывают успешными, о чем будет подробнее сказано ниже на примере тибетской проблемы.
Ханьский Китай
Итак, мы рассмотрели все степени национальных автономий в КНР, теперь пришла пора нанести их на карту. Для упрощения ситуации раскрасим все автономии серым цветом и увидим карту «оставшегося» Китая такой, какой мы еще ни разу ее не представляли. Перед нами – настоящий, подлинный Китай, точнее, Китай ханьцев. Его основная территория начинается чуть севернее Пекина, а вот на северо-восток от столицы тянется некий «полуостров», густо перемешанный монгольскими, корейскими и маньчжурскими автономиями. Сделаем сразу правильный вывод: Хэйлунцзян (крайняя северо-восточная провинция Китая, граничащая с дальневосточными регионами России) по большей части остался неокрашенным лишь потому, что в свое время ханьцы почти полностью истребили или ассимилировали местное коренное население.
Северо-запад собственно ханьского Китая оказался весьма далек от реальных границ КНР в этом направлении. Здесь также мы видим «полуостров» (еще более тонкий, чем первый), в роли которого выступает провинция Ганьсу. В самом тонком месте «полуострова», который остался неокрашенным, его длина не превышает 50 км. Эти полсотни километров отделяют монгольские автономии КНР от тибетских, причем здесь же находится и автономия древних предков современных уйгуров – тюркоязычного (частично) народа сарыг-югуров, исповедующего буддизм ламаистского толка. Очевидно, что «полуостров» Ганьсу был проложен ханьцами вдоль Великого Шелкового пути также искусственно, как и на северо-востоке, только ассимилировать местные народы – монголов, тибетцев и уйгуров – оказалось сложнее, почему они и сохранились здесь, тесно соседствуя друг с другом.
Теперь двинемся на юго-запад «настоящего» Китая и вновь увидим «полуостров» с очень извилистой «береговой линией», да еще и многочисленными «островами»: серыми на белом фоне и белыми – на сером. Это Юньнань, провинция, граничащая с Вьетнамом, Лаосом и Мьянмой. Здесь проживает более 30 народов из числа 56, официально признанных правительством КНР (если приравнять к ним многочисленные племена и субэтносы, не признаваемые властями, эту цифру можно смело умножить в 2–2,5 раза). Глядя на этот участок карты, сделаем совершенно однозначный вывод: ханьцы продвигались в этом горном тропическом районе совсем не так дружно, как в приморской тайге на северо-востоке, и аборигены оказались в этом регионе помногочисленнее. Юго-запад КНР вообще оказывается далеко не таким китайским после раскрашивания нашей карты, как нам думалось раньше. Но и это пустяки по сравнению с тем, что серым цветом оказались окрашенными почти весь Цинхай (кроме столичного региона) и вся западная часть Сычуани (к западу от провинциальной столицы Чэнду).
Что же касается юго-востока КНР, то однозначных выводов о том, какие территории здесь являются ханьскими, сделать не так-то и легко. Для этого нужно ответить на один принципиально важный вопрос, который разрешается разными китаистами с совершенно противоположных позиций и который имеет не столько научный, сколько политический подтекст: на каком языке говорят жители юго-востока Китая? Если ответ – «на различных диалектах нормативного ханьского языка (путунхуа)», то границы ханьского Китая проходят ровно так, как это видно на любой карте, то есть упираются в берега Южно-Китайского моря и Тайваньского залива. Если же мы скажем, что здесь «говорят на 6 разных языках, малопонятных друг для друга и совершенно не понятных для носителей путунхуа», тогда вопрос о границах «настоящего», ханьского Китая будет иметь совершенно другое звучание. В этом случае собственно ханьский Китай заканчивается на берегах Янцзы, потому что в Нанкине и Шанхае говорят на языке у (англ. wu), в Наньчане – на языке гань (gan), в Чанше – на языке сян (xiang), в Фучжоу – на языке минь (min), на севере Гуандуна – на языке хакка (hakka), а на юге этой береговой провинции, в том числе в Гонконге и Макао, – на кантонском (юэ) языке (или все же диалекте?).
Впрочем, пекинские власти, на первый взгляд, не проявляют ни малейшего интереса к языковой специфике на юго-востоке страны. Несравненно большее внимание правительства КНР привлечено к проблеме сепаратизма в СУАР и на Тибете. Поговорим и мы об этом явлении, поскольку тема автономий в КНР непосредственным образом связана с возможностью сецессии различных этносов и территорий.
Автономные районы и проблема сепаратизма
Выше мы уже назвали некоторые причины, которые влияют на возникновение сепаратистских тенденций. По совокупности этих причин можно выделить несколько регионов и этносов, которые представляют наибольшую и наименьшую угрозу целостности КНР. При этом анализировать стоит только пять автономий/наций, представленных высшим звеном в административно-территориальном членении страны: это автономные районы Внутренняя Монголия, Нинся-Хуэйский, Синьцзян-Уйгурский, Тибетский и Гуанси-Чжуанский. Несмотря на их статус, реальной автономией не обладают и эти регионы: местные власти назначаются из Пекина и подчиняются ему же, демократические процедуры выборов в местные псевдозаконодательные органы отсутствуют, нет здесь и автономного от Пекина законодательства. Однако есть многомиллионные народы, которые находятся в напряженных отношениях с ханьцами, откуда и возникает возможность для развития сепаратизма.
Из этой пятерки проще всего назвать те регионы и нации, которые по разным причинам не представляют угрозы для Пекина. Это прежде всего Гуанси-Чжуанский и Нинся-Хуэйский автономные районы. В первом, с его населением под 50 миллионов человек, ханьцы составляют более 60%, а чжуаны – всего лишь одну треть. Этот народ, относящийся к тайской языковой семье и исповедующий своеобразную смесь буддизма, даосизма и анимизма (в последние десятилетия – также католичество), является самым крупным этническим меньшинством Китая (общая численность более 16 млн человек). Чжуаны вошли в состав Китая во II веке до нашей эры, и после этого у них отсутствовала собственная государственность. Этническая мобильность этой нации чрезвычайно мала. По всем этим причинам антиханьские настроения среди чжуанов практически отсутствуют, хотя есть данные, что страны Запада пытаются внедрить сюда эту тенденцию, в том числе по линии христианского прозелитизма.
Относительно этого АР есть только одна проблема, и то довольно условная: он граничит с Вьетнамом. В наше время эта страна является «нейтрально-дружественной» по отношению к КНР, но так было далеко не всегда: буквально в феврале–марте 1979 г. между двумя странами состоялся кровопролитный пограничный конфликт, который усугубил многовековую враждебность вьетнамцев и китайцев. Вплоть до 1988 г. между этими странами периодически вспыхивали вооруженные провокации на границе. На отношения между ними негативно влияет и территориальный спор за Парасельские острова в Южно-Китайском море, начиная со времени вооруженного конфликта вокруг них между КНР и Южным Вьетнамом в 1974 г. Поэтому, хотя внешне Вьетнам и Китай сегодня вполне мирно соседствуют друг с другом, в случае форс-мажорных обстоятельств, надо думать, Ханой не откажется поддержать чжуанский сепаратизм, если таковой вдруг когда-либо возникнет.
В Нинся-Хуэйском АР с населением в 6 млн человек ханьцы также составляют подавляющее большинство (66%), а титульный этнос хуэй (в русской литературе – дунгане) – ровно треть. Хотя общая численность хуэй в КНР составляет почти 10 млн человек, они распылены по всей территории страны. Хуэй – китайцы-мусульмане, разговаривающие на китайском (путунхуа) языке (так же как и на других языках/диалектах этой группы). Несмотря на языковую общность, и культурно, и ментально они отличаются от ханьцев, главной причиной чему является их религиозная идентичность. В прошлом дунгане были известны как вдохновители и участники серьезных антипекинских (антиханьских) восстаний; об одном из них писал в своих воспоминаниях русский географ и биолог Н.М. Пржевальский, посетивший эти места в 1870-х гг. Однако в наши дни сепаратистские тенденции среди хуэй отсутствуют, даже несмотря на многолетнее притеснение религии в Китае, продлившееся до 1990-х гг. Более того, дунгане, как правило, поддерживают пекинское руководство в его действиях, направленных на подавление очагов сепаратизма среди мусульман-уйгуров.
Далее по степени угрозы единству КНР по возрастающей следует поставить Внутреннюю Монголию. Это довольно странно, если учесть, что в ней доля ханьцев составляет почти 80%, а монголов – соответственно только 20% из 24-миллионного населения автономии. Представим на минутку, что Монгольская Народная Республика (МНР) получила возможность поглотить Внутреннюю Монголию – это значит, что она в одночасье превратится в еще одно китайское (ханьское) государство: общая численность монголов в объединенной стране составит 7,8 млн, а ханьцев – 19,2 млн.
И тем не менее Внутренняя Монголия представляет большую угрозу для Пекина, нежели Гуанси на границе с некогда враждебным Вьетнамом или Нинся с ее мусульманским населением. Это связано с тремя факторами. Во-первых, исторический фон вхождения этого региона в состав Китая крайне недружествен по отношению к ханьцам. Проще говоря, включение Внутренней Монголии в состав Китайской Республики по Кяхтинскому договору между Монголией, Россией и Китаем в 1915 г. произошло силой, против воли всех населявших ее монгольских племен. Впоследствии, в период 2-й мировой войны, это привело к трагическому периоду существования марионеточного прояпонского государства Мэнцзян на этой территории во главе с монгольским князем-чингизидом. Хотя на этих землях не проводились столь жестокие антиханьские акты геноцида, как в соседней Маньчжоу-Го, сам этот факт в дальнейшем привел к эскалации насилия Пекина в отношении монголов. Сложная история сосуществования двух народов не забылась и сегодня, хотя она вынужденно переместилась «на кухню», то есть в публичном пространстве не озвучивается.
Во-вторых, ханьцы, хотя и составляют подавляющее большинство в АР Внутренняя Монголия, населяют далеко не всю ее территорию, но лишь крупные города на плодородных землях в четырех зонах автономии: на юге и юго-востоке (в районе рек Хуанхэ и Ляохэ), на крайнем востоке (в бассейне Сунгари) и в цепочке городов Маньчжурия – Хайлар – Якши (бассейн р. Хайлар и оз. Далайнор). Таким образом, 60–70% территории автономии, хотя и слабозаселенные, но имеют только монгольское население, что потенциально может способствовать их отделению (разумеется, такое может произойти только в случае безвластия или острейшего кризиса власти в Пекине).
В-третьих, Монгольская Народная Республика самим фактом своего существования всегда будет являться маяком для монголов-сепаратистов из КНР – этого фактора нет ни у чжуанов, ни у дунган. Здесь уместно вспомнить о том, что китайские националисты, правящие на Тайване, до сих пор не признают не только Монголию как государство, но и само право монголов МНР на отделение от виртуальной Китайской Республики, которая олицетворяется Тайбэем. Нет сомнений, что и материковые китайцы давно бы ликвидировали Монголию, если бы не гарант ее независимости – Россия (по Кяхтинскому договору), и позже в этом же качестве – Советский Союз. Так что психологически для Пекина Внутренняя Монголия – «трудный орешек» (по сравнению с двумя вышеназванными АР), хотя видимых оснований для беспокойства относительно этой автономии вроде бы не существует.
Тибетский вопрос
Но угроза сецессии Внутренней Монголии может дать о себе знать только как резонансное, вторичное явление – относительно тех событий, которые развиваются в двух следующих АР: Синьцзяне и Тибете. Именно эти территории и являются по-настоящему взрывоопасными для будущего КНР, угрожающими территориальному единству страны. Неудивительно, что вся тематика национальных меньшинств в КНР, как правило, так или иначе вращается вокруг проблемы тибетцев и уйгур.
Начнем с Тибета. Когда в самом начале этого раздела мы употребили выражение «регионы и нации», угрожающие единству КНР, мы имели в виду именно случай с Тибетом. Дело в том, что согласно нынешнему административно-территориальному разделению КНР Тибетский АР не охватывает всю территорию проживания тибетцев. Более того: Тибетский АР составляет лишь половину этнических земель тибетцев. Вторую же половину составляют национальные автономии более низкого порядка. Из них 6 тибетских автономных округов входят в состав провинции Цинхай, 1 АО и один автономный уезд – в состав Ганьсу, 2 АО и 2 уезда (в том числе один для цянов – родственного тибетцам малочисленного народа) – в состав Сычуани, и 1 АО – в состав Юньнани. Кроме того, в этих же провинциях находится более 40 национальных волостей для тибетцев и цянов. Общая численность населения всех тибетских автономий составляет примерно 7,45 млн человек, из них тибетцев – 5,14 млн (с цянами – 5,38 млн). При этом сам Тибетский АР остается единственным автономным районом, где титульный этнос пока еще является большинством. В тибетских автономных округах и уездах ситуация уже сложнее: доля тибетцев заметно уменьшается на севере, востоке и юго-востоке исследуемого региона, снижаясь здесь до трети.
Целенаправленное расчленение и возникшая вследствие этого разрозненность тибетских земель, очевидно, были устроены пекинскими властями с тем, чтобы помешать возможному отделению этого огромного региона, который включает в себя не только Тибетский АР (с позиций тибетских сепаратистов – это провинция У-Цанг), но и почти весь Цинхай (по-тибетски – провинция Амдо), половину Сычуани (по-тибетски – провинция Кхам), значительные части Ганьсу и Юньнани. Кстати, на картах «тибетского правительства в изгнании» в состав Тибета входит 100% территории Цинхая, в том числе столичный регион, в котором в настоящее время почти нет тибетцев. Безусловно, огромная территориальная протяженность в совокупности с горным рельефом объективно должна была способствовать разобщению тибетских локальных и субэтнических групп. Этот мотив мог бы оправдать действия пекинских властей, расчленивших Тибет на множество отдельных единиц с разным статусом. Однако имевшаяся в прошлом государственность (хотя и феодального типа), наличие единого литературного языка и единой религии способствовали тому, что тибетцы в разных регионах КНР выступают как представители единой, притом довольно хорошо организованной, нации.
Ведущую роль в этом процессе единства играет религия тибетцев – буддизм-ламаизм. Хотя в ламаизме имеется несколько различных школ, возглавляемых разными линиями лам, наличие «первого среди равных» ламы, как никакой другой фактор, способствует единению тибетцев (первенство Далай-ламы официально признается Панчен-ламами, а неофициально – Кармапой и Шамарпой; данное обстоятельство еще более укрепилось в последние десятилетия, когда все эти верховные ламы, кроме Панчен-ламы X, оказались в изгнании за пределами Тибета).
Наглядным подтверждением того, что тибетцы ощущают себя единым социоорганизмом, стали события весной–летом 2008 г., информация о которых заполонила экраны западных телеэкранов, и почти не была отражена в российских СМИ. Мы не станем здесь рассуждать о том, насколько сильным было влияние западных центров на «тибетское восстание» в преддверии пекинской Олимпиады-08 – надо думать, без этого явно не обошлось. Однако тот факт, что участие в этих событиях приняли тибетцы из буддийских монастырей в Цинхае, Ганьсу и Сычуани, подтверждает, что опасения Пекина относительно сепаратизма именно тибетцев, а не просто Тибетского АР, вполне оправданы.
В целом на развитие тибетского сепаратизма играет вся совокупность факторов, которые мы привели выше: и исторический базис, и конфессиональные различия с ханьцами, и внешняя поддержка сепаратистов. Последний фактор, безусловно, играет одну из ключевых ролей во все возрастающем давлении тибетского вопроса на Пекин, и речь идет вовсе не о конфессиональном единстве «болеющих» с тибетцами: ЕС, США, Канада, Австралия и Япония, несомненно, понимают всю болезненность вопроса и используют «тибетский рычаг» для претворения в жизнь собственных геополитических расчетов. В этой игре тема национальных автономий в Китае приобретает непомерно высокую цену, и это отлично понимают в Пекине. Вот только шаги властей, предпринимаемые для противодействия сепаратизму, вряд ли будут способствовать ликвидации проблемы, ведь среди них основной упор сделан на жестком подавлении инакомыслия и все нарастающем процессе заселения этих территорий этническими ханьцами.
Синьцзян или Восточный Туркестан?
Все только что сказанное верно и для второго проблемного (с точки зрения сепаратизма) региона в КНР – Синьцзян-Уйгурского автономного района. Однако с формальной точки зрения ситуация в СУАР прямо противоположна тибетской проблеме. Если территория расселения тибетцев разделена на множество автономий, то внутри СУАР, напротив, существует 5 автономных округов, 6 автономных уездов и более 40 национальных волостей для многочисленных народов, не относящихся ни к ханьцам, ни к уйгурам. В целом все эти неуйгурские автономии занимают больше половины территории СУАР. Далее, в СУАР доля ханьцев повышается катастрофическими темпами. Если в 1949 г. ханьцы составляли всего 6%, то в 2000 г. их доля выросла до 41% от почти 20-миллионного населения автономии. При этом в крупных городах (столица Урумчи, Карамай, Хами и др.) доля ханьцев гораздо выше этого усредненного показателя и составляет 70–75%. Соответственно с учетом многонациональности региона уйгуры не составляют в нем большинства: их доля в населении в 2000 г. 45% (в 1949 г., в момент вхождения Синьцзяна в состав КНР, эта цифра составляла 75%).
Казалось бы, почва для уйгурского сепаратизма оказалась размыта: ханьцы не сосредотачиваются в 2–3 зонах, как во Внутренней Монголии, а активно осваивают всю территорию СУАР, прежде всего крупные города; уйгуры отныне не являются большинством в СУАР; территориально «чисто уйгурские» административные единицы – то есть не вошедшие в состав ни одного автономного округа или уезда – не составляют единого комплекса земель и к тому же занимают менее половины всей территории СУАР. Однако проблема сепаратизма в этом регионе гораздо сложнее: перед нами не просто желание отделиться от Китая одного лишь уйгурского этноса, а общие устремления всех народов региона (кроме ханьцев, разумеется, а также, по-видимому, хуэй), прежде всего тюркско-мусульманских. Именно поэтому сами основатели сепаратистского движения и его современные деятели заявляли и заявляют о желании строить многонациональное государство под названием Восточный Туркестан, а вовсе не независимую Уйгурию. Интернет-сайты уйгурских сепаратистов подчеркивают, что Восточный Туркестан – это родина не только уйгуров, но и казахов, киргизов, таджиков, узбеков, татар и саларов1 (обращает на себя внимание, что в списке нет хуэй, хотя они являются мусульманами и составляют значительную долю, в 4,5%, населения СУАР). Все вместе эти народы составляют уже 53%, то есть относительное большинство в СУАР; кроме того, автономные образования этих народов тем самым автоматически включаются в процесс сецессии – хотя понятно, что с точки зрения сепаратистов существующее территориальное деление СУАР неправомочно, поскольку установлено «китайскими оккупантами» для проведения политики «разделяй и властвуй».
Собственно, Восточно-Туркестанская республика уже дважды возникала на территории СУАР: в 1933–1934 и 1944–1949 гг., и при этом оба раза территория независимых республик была гораздо меньше собственно Синьцзяна. Например, в 1944–1949 гг. она занимала лишь три округа на северо-западе СУАР (кстати, показательно, что все три округа ныне составляют «неуйгурскую» автономию в составе СУАР – Или-Казахский АО2). Но чисто теоретически при такой постановке вопроса сепаратистами Восточный Туркестан может претендовать не только на все земли СУАР, но и на небольшие территории за его пределами – например, на Аксай-Казахский или Сунань-Юйгурский автономные уезды в Ганьсу (в последнем коренное население представлено хоть и тюркским, но не мусульманским народом – сарыг-югурами, древними предками уйгуров, исповедующими ламаизм). Отсюда и вполне естественные устремления Пекина по максимальному раздроблению СУАР – например, самый крупный по площади автономный округ в его составе, Баянгол-Монгольский с населением свыше 1 млн человек, имеет только 4% монгол, но почти 33% – уйгур. А между тем территория этого АО разрезает «собственно уйгурские» (неавтономные) единицы в СУАР на две зоны, далеко отстоящие друг от друга. Таким образом, мы снова сталкиваемся с тем фактом, что «нарезка» автономий производилась Пекином отнюдь не случайным образом, но с далеко идущими последствиями.
Уйгурские мятежи (в марте–августе 2008 г., летом–осенью 2009 г.) привели не только к резкому росту напряженности в межнациональных отношениях в СУАР, но и оказали свое влияние на всю ситуацию в огромном регионе Китая, с одной стороны, и Центральной Азии – с другой. Лидеры уйгурского сепаратистского движения были открыто поддержаны ведущими странами Запада, включая официальных представителей США и Евросоюза. Поддержку уйгурам – больше моральную, нежели иную, – оказала также Турция и виртуально руководство Организации Исламская конференция, во главе которой ныне стоит представитель Турции д-р Э. Ихсаноглу. Разумеется, любой аналитик понимает неслучайность движений западного мира, единогласно ополчившегося на пекинское руководство в ходе разгрома уйгурского мятежа (так же, как и в случае с тибетским сепаратизмом). Однако объективная ситуация такова, что и без поддержки со стороны Запада уйгуры, если они хотят выжить в безбрежном «ханьском океане», будут вынуждены предпринимать те или иные меры по сохранению своей национальной и религиозной идентичности. Вопрос только в том, насколько их действия будут соответствовать логике окружающего мира и насколько адекватными в итоге окажутся шаги Пекина (как и уйгурских, и тибетских лидеров) по ликвидации, или, наоборот, усилению, очагов сепаратизма на огромных просторах Поднебесной империи.
Дамир Зинюрович Хайретдинов, этнолог,
ответственный редактор серии энциклопедических словарей «Ислам в РФ», Москва, 19.08.2010
Примечания:
1. Arienne M. Dwyer. The Xinjiang Conflict: Uyghur Identity, Language, Policy, and Political Discourse. – East-West Center Washington, 2005. URL: http://www.eastwestcenter.org/fileadmin/stored/pdfs/PS015.pdf.
2. Интерес представляет также тот факт, что оба раза одну из ведущих ролей в уйгурском (восточнотуркестанском) сепаратизме играли этнические татары. Самым известным из них являлся Бурхан Шахиди, очерк о котором представлен в настоящем сборнике.
