Влияние Китая в странах Центральной Азии (ЦА) осуществляется на сегодня опосредованно, в основном через медленную, но постоянную экономическую экспансию. Кроме того, можно говорить о наличии элементов военно-политического давления Китая на страны ЦА, однако и оно, по большей части, умозрительно, и реальнее рассуждать о его психологическом эффекте.

         Таким образом, Пекин лишь воспринимается как потенциально реальный игрок в регионе ЦА, а в действительности пока что только неторопливо и пристально изучает своих соседей. Тем не менее, даже и одного факта присутствия миллиардного Китая по соседству с маленьким Таджикистаном, нестабильной Киргизией и слабозаселенным Казахстаном хватает для того, чтобы заявлять о геополитической важности китайского фактора в ЦА.
         Пытаясь оценить ситуацию объективно, мы можем предположить, что у Китая в странах ЦА не существует ни механизма проникновения, ни проводника своего влияния. Скажем, такие механизмы и проводники влияния присутствуют у России (и даже в некоторой степени - у Украины), Западной Европы и США. В первом случае все предельно ясно: многовековая историческая общность и географическое соседство, единая до недавнего времени экономика, социокультурные процессы так или иначе ориентируют элиты стран ЦА на Россию. В последнем случае речь идет о более абстрактных проводниках влияния Запада в ЦА (демократическая идеология; членство государств ЦА в ОБСЕ и Совете Европы; независимые исследовательские центры в этих странах, существующие на западные гранты), но более материальных механизмах проникновения - прежде всего, финансовом, в основном вокруг нефте- и газопроводов, а также и военно-политическом: например, через операцию НАТО в Афганистане.

         Что же касается Поднебесной, то исторически складывавшаяся изоляционистская ментальность китайцев сделала основным проводником влияния этой страны вне ее пределов китайские этнические общины ("хуацяо"). Таковыми славятся все без исключения страны Юго-Восточной Азии, вынужденные из-за этого лавировать в своих взаимоотношениях с Китаем. В последние десятилетия крупные китайские диаспоры образовались также в США, Австралии, местами - в Западной Европе и России, прежде всего на Дальнем Востоке. В странах ЦА таких общин нет и не предвидится.
         Никак не сказывается и военное присутствие или, тем более давление, Пекина в ЦА. Между странами региона и Китаем отсутствуют также нерешенные финансово-экономические споры, которые во многом определяют мировую политику в силу известных китайско-американских разногласий.

         И все же все малые страны из числа соседей Китая если и не боятся своего великого соседа, то опасаются - это факт. Из недавней истории сразу вспоминаются военный конфликт Китая с Вьетнамом 1979 г., столкновение с СССР из-за острова Даманский на Амуре и в районе казахстанской границы в 1969 г. и захват китайцами части индийской территории в 1962 г. Обладающий ядерным оружием, имеющий собственное мнение по всем политическим проблемам современности и стремительно развивающийся экономически Китай представляет потенциальную опасность для стран ЦА.

         Во взаимоотношениях изучаемого региона с Пекином есть крайне щепетильный вопрос, который редко когда произносится вслух - это враждебно-настороженное отношение тюрков-мусульман (уйгуров) к этническим китайцам. Как заявляют китайцы, у их страны нет проблем с исламом как таковым - однако только в том случае, когда под приверженцами ислама понимаются "внутренние мусульмане" Китая - хуэй (в русской литературе - дунгане). Хуэй, китайцы-мусульмане, неотличимы от собственно китайцев-ханьцев ни внешне, ни по культуре или образу жизни; даже их мечети внешне практически неотличимы от китайских конфуцианских пагод. У представителей этой нации нет ни своих политических амбиций, ни идеологии самостоятельного (автономного) существования.
         Совсем другое дело - уйгуры, сильно отличающиеся от китайцев (в т. ч. и от китайцев-мусульман) и по языку, и в менталитете, и в культуре. Давнее стремление уйгур обособиться от Пекина подкрепляется в последние годы всплеском радикальной религиозности, китайские же власти, в свою очередь, усиливают в Синьцзяне меры репрессивного характера.
         Занимая шестую часть территории КНР, Синьцзян с его 68% мусульманского населения (уйгуры, казахи, дунгане, киргизы, монголы-мусульмане дунсян, таджики и др.) является идеальным буфером между собственно китайцами и странами ЦА. Видимо, именно с этим фактором, помимо этноязыковой близости, связана косвенная поддержка Казахстаном и Киргизией уйгурских повстанцев в 1990-е гг. - однако речь может идти только о косвенной, моральной поддержке, проявляющейся, в частности, в том, что время от времени уйгуры имели возможность скрываться от китайских властей в этих сопредельных государствах, а органы власти этих стран делали вид, что этих персон найти невозможно. Но с вмешательством в дела ЦА Соединенных Штатов - через войну в Афганистане - и созданием Шанхайской организации сотрудничества баланс сил в регионе изменился, и сегодня ни Астана, ни тем более Бишкек не могут даже косвенно оказать поддержку уйгурам.

         На семинаре "Будущее исламского образования", состоявшемся в Душанбе 22 февраля 2008 г., делегация из Китая была самой многочисленной - порядка 8 человек. Мы задали им нормальный, с нашей точки зрения, и провокационный для них вопрос: "Все ли правильно, по вашему мнению, делали и делают китайские власти в Синьцзяне? Только ли уйгурская сторона виновата в разжигании конфликта, нет ли здесь и доли вины китайских властей?". Ответ был, увы, абсолютно необъективным, но зато четко показывающим настроения китайского общества: "Наше правительство делает все верно и не допускает ошибок - виноваты в конфликте только уйгуры!".
         Собственно, состав делегации говорил сам за себя: здесь не было ни одного мусульманина (надо думать, что к решению актуальных исламских вопросов за границей Китая сами китайские мусульмане допускаются далеко не всегда). Но это еще полбеды: внимательно изучив должности членов делегации и задав пару наводящих вопросов, участники семинара пришли к выводу, что в Китае отсутствует исламоведение как таковое.
         Профильным ведомством, изучающим мусульман, является Исследовательский институт развития групп этнических меньшинств. В речах представителей китайской делегации мне лично послышался скрытый намек на то, что самостоятельно "развиваться" этнические меньшинства в Китае не могут, их надо "развивать" - видимо, под чутким руководством "старшего ханьского брата". Следовательно, при таком подходе принципиальной разницы между тибетцами-буддистами, маньчжурами-шаманистами и уйгурами-мусульманами не существует; собственно, такой отчужденно-менторский подход к этническим меньшинствам вполне соответствует китайскому (ханьскому) менталитету.
         Все выступления китайцев говорили сами за себя: единственная крупная проблема Пекина на этом направлении - это сепаратизм и религиозный радикализм уйгуров. Правда, мы заметили, что китайцы более дипломатичны по сравнению с российскими СМИ, которым за любым "ваххабитом" видится рука Эр-Рияда или Вашингтона; китайские товарищи избегают называть какие-либо третьи страны виновными в развитии "уйгурского экстремизма", хотя один косвенный виновник все же был назван - движение "Талибан".

         И все же впечатление от видения уйгурской проблемы китайцами сложилось следующее: "Партия велела (винить во всех бедах уйгуров) - комсомол ответил "есть""; значит, выход только один - "давить". О непродуктивности, близорукости такого подхода россияне прекрасно знают на примере чеченского конфликта; но Поднебесной, видящей саму себя в центре мироздания, спуститься с небес на землю практически невозможно.
         С выводом, который я сделал сам для себя, присутствующие на семинаре таджики и казахи вполне согласились: молитесь, чтобы место России в Центрально-Азиатском регионе не занял наш великий "братский" могучий китайский народ.