В интервью для CAAN ведущий казахстанский уйгуровед Аблет Камалов рассказывает о том, как проходят современные международные уйгуроведческие дискуссии, как изучаются взаимоотношения уйгурского этноса с китайским государством в исторической перспективе и на современном этапе, о потенциале радикализации в Синьцзяне и «новой» внешней политике Китая.

         Камалов Аблет Каюмович – ведущий казахстанский ученый, уйгуровед, китаевед, профессор, доктор исторических наук. А. К. Камалов является автором монографии «Древние уйгуры. VIII—IX вв.» (Алматы, 2001), которая была переиздана на персидском языке в Тегеране в 2002 г., и более 150 научных статей по истории тюркских и ираноязычных народов танского Китая, уйгуров Китая и Центральной Азии, по вопросам уйгурской и китайской историографии и источниковедения. Длительное время он также изучал русские, американские и британские архивные документы о политике великих держав в Синьцзяне в 1940-е годы, на основе анализа которых им готовится монографическое исследование.


         Уважаемый Аблет Каюмович, совсем недавно Вы вернулись из Парижа, где участвовали на ежегодной конференции по уйгурской проблематике. Можете рассказать об этой инициативе, об ее предыстории, с какой целью она проводится, а также в целом по формату и участникам данной международной конференции?

         Инициатива проведения международных конференций по уйгуроведению принадлежит Центру по изучению Центральной Азии при Университете Джорджа Вашингтона, которым руководит Марлен Ларуэль. Первая такая конференция состоялась в 2014 г. в Вашингтоне. Вторая международная конференция по уйгуроведению организована этим исследовательским центром в сотрудничестве с учеными Бельгии и Франции. Она была проведена последовательно в Брюсселе и Париже в ноябре 2015 г. Конференция называлась «Вторая ежегодная конференция по уйгуроведению: история, культура и общество». Формат конференции, не ограниченной узкими рамками конкретной тематики, но открытой для обсуждения широкого круга вопросов по истории, культуре и современному положению уйгуров, напоминает советскую традицию проведения регулярных всесоюзных уйгуроведческих конференций. Такие конференции проводились на базе Отдела, а затем Института уйгуроведения в Академии наук Казахской ССР в Алматы в 1986-1995 гг.

         Основной целью нынешних международных уйгуроведческих конференций является возрождение больших научных форумов по уйгурской проблематике. Ее организаторы видят необходимость установления некоего моста между двумя академическими пространствами: интенсивно развивающимся уйгуроведением (синьцзяноведением) в западных странах и российским уйгуроведением, которое было достаточно развитой отраслью востоковедения в прежние времена: огромный вклад российской науки в изучение истории и культуры уйгуров – общеизвестный факт. Поэтому и в Первой, и во Второй уйгуроведческой конференции приняло участие очень много российских тюркологов и китаеведов, занимающихся уйгурской проблематикой. В конференциях принимали участие и ученые из нашего региона, прежде всего Казахстана, который был центром советского уйгуроведения. В методологическом плане центрально-азиатские исследования по уйгуроведению очень близки к традициям российской научной школы.


         Какие вопросы были в центре внимания конференции, прошедшей в этом году в Брюсселе и Париже? Расскажите поподробнее, какие секции прошли в этом году, какое было тематическое разделение, содержание докладов?

         В этом году уйгуроведческая конференция была проведена не в одной, а сразу в двух странах – Бельгии и Франции, в которых были организованы последовательные заседания, по два дня в каждой из стран. В Брюсселе в течение двух дней заседаний на обсуждение были вынесены в основном современные вопросы уйгурского общества и китайской политики в отношении уйгуров. О тематике рассмотренных здесь вопросов можно судить по названиям секционных заседаний: «Синьцзян в контексте глобальной политики Китая», «Безопасность и социальные изменения в Синьцзяне», «Социальная эволюция в Синьцзяне и среди диаспор», «Китайская школьная система и уйгурская реакция», «Уйгурский способ сопротивления и устойчивость», «Живая уйгурская культура», «Региональные факторы и международные ответы». Парижская часть конференции была посвящена вопросам истории и культуры уйгуров. В общей сложности, в двух городах были заслушаны 45 докладов ученых из США, России, Франции, Германии, Великобритании, Бельгии, Турции, Израиля, Австралии, Швеции, Гонконга. К сожалению, как и в прошлый раз, в этом году конференции прошли без участия ученых из КНР. Однако отрадно, что в международных уйгуроведческих форумах больше стали участвовать уйгурские ученые, живущие в западных странах, особенно молодые исследователи, работающие в разных областях социальной науки.

         Российскую делегацию ученых уже второй год возглавил известный тюрколог Д.Васильев, заведующий Отделом Востока Института востоковедения РАН, председатель российской ассоциации востоковедов. Доклады российских ученых охватывали широкий круг вопросов истории и культуры уйгуров, например, уйгурское манихейство в Южной Сибири (Д.Васильев), политика Российской империи в отношении государства Якуб-бека (А.Васильев), китайские источники по истории Западного края суйского времени (Д.Дубровская), роль уйгуров в монгольскую эпоху (А.Кадырбаев), политические процессы в Синьцзяне в 1940-е годы и роль Советского Союза в создании Восточно-Туркестанской Республики (В.Бармин, В.Бойко), сотрудничество России с Cиньцзяном через Алтайскую республику (А.Бондаренко). Доклады сотрудников Института Дальнего Востока (Москва) были посвящены энергетическим ресурсам Синьцзяна (А.Островский) и проекту экономического пояса вдоль Шелкового пути (Е.Баженова).

         Дискуссии на конференциях были очень интересными и плодотворными. Обмен мнениями между уйгуроведами разных стран будет, вне всякого сомнения, способствовать развитию этой отрасли востоковедения. Очень хочется надеяться, что одна из международных конференций по уйгуроведению в будущем будет проведена в Казахстане, учитывая роль нашей страны в развитии этой отрасли науки и наличию самой крупной уйгурской общины за пределами Синьцзян-Уйгурского автономного района.


         В целом, как, по Вашему мнению, в каком состоянии находится так называемый «уйгурский вопрос» на данном этапе? Вы уже на протяжении долгого времени занимаетесь этими вопросами, и какие Вы можете выделить этапы или периоды развития «уйгурского вопроса» в Китае?

         Уйгуроведческие конференции в США и Европе созываются для обсуждения самого широкого круга вопросов истории и культуры уйгуров, основная часть которых живет в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР. «Уйгурский вопрос» не является главной тематикой этих научных форумов. Но прежде чем обратиться к обсуждению «уйгурского вопроса», давайте уточним, что мы под ним понимаем. «Уйгурский вопрос» или «уйгурская проблема» – на самом деле это общее понятие, объединяющее ряд вопросов, связанных со сложными взаимоотношениями уйгурского этноса с китайским государством, в составе которого он развивается в последние столетия. Это – этнический сепаратизм уйгуров, различные формы сопротивления уйгуров китайскому правлению, тактика выживания как самостоятельного этноса в доминирующей китайской среде. Сразу хочу сказать, что уйгурский вопрос не сводится только к этническому сепаратизму и сецессии, то есть стремлению создать независимое от Китая государство. Однако если абстрагируемся от социальных составляющих «уйгурской проблемы» и будем говорить только о ее политическом проявлении, то есть об уйгурском сепаратизме, то нужно отметить, что другой стороной «медали» является реализация права на самоопределение народа. В этом отношении «уйгурская проблема» является порождением современной эпохи национализма, господства национальной идеи, когда всеохватывающей и движущей идеей современных обществ является идея нации. В какой бы форме эта идея ни существовала – этнической, гражданской или официальной (государственной).

         Интересно, что формирование уйгурской национальной идеи, то есть, идеи о существовании единой уйгурской нации (миллет), берет начало в Российской империи на рубеже ХХ в. Тогда национальный дискурс проник в Русскую Центральную Азию, в том число в среду семиреченских таранчей. То, что формирование уйгурской идентичности формировалось в русском Семиречье является очень важным для понимания уйгурской идентичности вообще: в культурном и языковом отношении уйгуры осознавали себя частью Центральной Азии и тюркского мира, и, развиваясь в последние столетия в составе китайского государства, они так и не осознали себя частью «единой китайской нации» (кит. чжунхуа миньцзу). «Двойственная» сущность этнической идентичности уйгуров – культурная близость к тюркским народам российской/советской Центральной Азии и развитие в условиях господства китайской культуры, стала названием одной из уйгуроведческих конференций, организованной в Лондонском университете в 2006 г.: она так и называлась «Уйгуры между Китаем и Центральной Азией».

         Что касается основных этапов и периодов развития «уйгурской проблемы», сразу хочу обратить внимание, что любая попытка выделять периоды в историческом прошлом носит условный характер. Тем не менее, попытаюсь выделить разные периоды в сложных взаимоотношениях уйгуров с китайскими властями. К первому периоду я отношу достаточно большой отрезок времени, когда Восточный Туркестан входил в состав маньчжурской империи Цин, то есть период со времени подчинения Джунгарии и Кашгарии Цинской империи в 1759 г. до Синьхайской революции 1911 г., свергнувшей Маньчжурскую империю Цин и провозгласившую Китай республикой. Имперский (цинский) период не был единообразным. С точки зрения политического развития он включает нескольких неоднозначных этапов, а именно: 1) время вхождения Восточного Туркестана в состав Цинской империи в качестве завоеванной территории, на которой наряду с цинскими имперскими структурами сохранялись традиционные местные институты власти, прежде всего, институт местных правителей бегов (1759-1864 гг.); 2) короткий период в конце XIX века (1864-1876 гг.), когда на территории Восточного Туркестана в результате свержения цинской власти были созданы самостоятельные мусульманские государства – Кашгарский эмират (государство Якуб-бека) на юге, Дунганское ханство в Джунгарии (поглощенного государством Якуб-бека) и Таранчинский султанат в Илийском крае, завоеванный в 1871 г. Российской империей; 3) период с 1884 г., когда после реставрация цинской власти Синьцзян получил статус провинций Китая, до Синьхайской революции 1911 года.

         Я объединил эти три неоднозначных времени в один период, чтобы показать имперский характер того времени, когда восстания и войны уйгуров и других народов с цинским господством еще не приобрели национального характера. В то время люди еще не мыслили себя в национальных категориях: более важным была для них религиозная принадлежность. Хотя этническая идентичность существовала, но этносы еще не осознавали себя нациями. В настоящее время существует нарратив о национально-освободительной борьбе местных народов Центральной Азии против Цинской и Российской империй, однако многочисленные выступления и восстания тогда не носили еще национального характера, хотя имели этническую окрашенность.

         «Уйгурская проблема» в ее современном виде возникает только в ХХ в. с началом национального строительства в Китае. Кстати говоря, в Синьцзяне была внедрена советская модель национальной политики. Это произошло в 1930-х годах, когда советское влияние здесь достигло такого уровня, что некоторые западные наблюдатели называли Синьцзян «полуколонией» Советского Союза. Именно в 1930-1940-х годах Синьцзян стал объектом «большой игры» мировых держав, под влиянием и при участии которых были созданы Восточно-туркестанские республики на юге провинции в 1932-1933 гг. и в трех северо-западных округах (Или, Алтае и Тарбагатае) в 1944-1949 гг. Особенностью этнического сепаратизма того времени было то, что уйгуры принимали участие в борьбе с китайским правлением вместе с другими народами. Иными словами, тогда уйгурский сепаратизм был частью восточно-туркестанского сепаратизма.

         Наконец, в период Китайской Народной Республики (с 1949 г. по настоящее время) сепаратизм в Синьцзяне приобрел чистое уйгурское «лицо». Благодаря древней политике «разделяй и властвуй», китайским коммунистам удалось расколоть союз уйгуров с местными народами. Достаточно привести в пример отношения уйгуров с китайскими мусульманами (дунганами). В цинский и республиканский периоды уйгуры неоднократно объединялись с дунганами в борьбе против цинских и китайских властей, однако китайским коммунистам удалось добиться лояльности дунган благодаря диверсифицированной политики в отношении двух мусульманских народов. Например, жесткие меры контроля религиозной практики в Синьцзяне применяются исключительно к уйгурам, в то время, как дунганам предоставляется большая свобода. Кстати, известный американский ученый Дру Глэдни иллюстрирует такое различие в отношении к уйгурам и дунганам пожизненным заключением в тюрьму уйгурского ученого Ильхама Тохти за критику экономической политики китайских властей в Синьцзяне, в то время, в аналогичной ситуации критика властей дунганским автором не вызвала жестких мер.

         Развитие этноса может вписаться в любое политическое пространство, если будут учтены его культурная специфика и интересы. В КНР, к сожалению, уйгуры оказались за пределами бурного экономического развития страны. «Благами» индустриального развития Синьцзяна, которые зачастую преподносятся как заслуга китайского государства, неоцененная неблагодарными уйгурами, пользуются в основном ханьское население района. Тем самым, «уйгурская проблема» в Китае сейчас – это социальный конфликт, вызванный исключением уйгуров из процесса экономического развития, ставших, по определению Гарднера Бовингтона, «посторонними на своей земле» (strangers on their own lands). Все остальные факторы, усугубляющие «уйгурскую проблему», по-моему, являются второстепенными.