Среди экспонатов Британского музея в Лондоне есть портрет женщины в восточной одежде, которая так соответствует её облику. Она жила в XVIII веке, родилась в Кашгарии и звали её Ипархан. Гробницу с её прахом называют "могила Сянь-Фэй" - "Благоухающая наложница". Какова судьба этой женщины? Кто она, эта женщина?

         Среди экспонатов Британского музея в Лондоне есть портрет женщины в восточной одежде, которая так соответствует её облику. Душевную чистоту подчёркивают только что распустившиеся белые цветы, которых касается её золотисто-смуглая рука.
         Кто она, эта женщина?

         1758 год принёс великое бедствие уйгурскому народу. Знойным июнем на кишлаки и города Кашгарии как саранча поползло цинское войско. Борьбу уйгур за независимость своей страны возглавили братья Хан-Ходжам и Бурхан ад-Дин. Мужественно дрались уйгурские воины, но силы были неравны. Вот уже цинские войска взяли Кашгар, Яркенд… Братья-ходжи со своим отрядом отступают всё дальше и дальше на запад, отбиваясь от идущего по пятам врага. И на покинутой ими земле бесчинствует цинская солдатня.
         Длинные караваны, груженные бледно-зелёным и белым нефритом из Юрун-каша и Кара-каша, коврами дивной работы, выделанными искусными руками уйгурских мастериц, мехами и золототкаными материями потянулись по пескам Гоби в далёкую столицу Цинской империи - Пекин. Увезли и бесценный груз, предназначенный для самого императора Хун Ли (правил в 1736-1795 годы). Ни днём, ни ночью не спускают глаз стражники с цветастого паланкина. Внутри него прячется редкой красоты и необычайного очарования молодая женщина. Это жена Хан-Ходжама. Молва о редкой красоте ханум дошла до ушей пятидесятилетнего хозяина императорского дворца Поднебесной. Тоска одолевала его последнее время. Почти равнодушно внимал он победным реляциям с далёкого запада. Но весть о поимке необыкновенной прелести дикарки словно вернула императора к жизни. Ещё не видя её, вдруг неодолимо возжелал он, чтобы она услаждала его своими ласками. Топорщил вислые усы, считал дни, которые отделяют от прибытия пленницы, и учащённо билось сердце.

         И вот дочь Джеты-Шаара (так тюрки называли Кашгарию - южную часть нынешнего Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР) в дворцовых чертогах. Она - пленница, её судьба в руках владыки Поднебесной Хун Ли. Отныне у неё нет собственного имени Ипархан: её переименовали на придворный лад в Фэй с определением "Сянь", что значило "Благоухающая наложница".
         Назвать так повелел сам государь. Как рассказывают, он самолично из-за ширмы, чтоб не спугнуть полонянку, наблюдал, как она сама переодевалась (от услуг евнухов она наотрез отказалась). Глаза зажмурил Хун Ли от её стати и даже почудилось, что от обнажённой плоти повеяло каким-то необыкновенным запахом. Каким, не мог сказать потом Хун Ли, но внезапно закружилась голова и стоило усилий, чтобы сдержать себя и не наброситься на Ипархан. И потом евнухи, не сговариваясь вроде между собой, твердили в один голос: "Воистину она благоухает…" и раздували ноздри, округлив от удивления глаза. В чём тут был секрет, никто не знал.

         Однако Сянь-фэй была наложницей только по названию. Она строптиво вела себя, когда евнухи собирались подготовить её к встрече государя. Он делал всё, чтобы сделать пленницу податливой. "Построить ей отдельное жилище, - отдал распоряжение начальнику дворцового приказа. - И чтоб скорей, как только можно!" И в считанные дни (работы шли и днём, и ночью) вырос терем "Ван цзя лоу", то есть "Терем, откуда бросают пристальные взгляды на родину" (это сооружение можно было видеть в Пекине на улице Чанань ещё в начале ХХ века). Единоличной хозяйкой терема стала Сянь-фэй, но признательности государю она не проявила. "Наверное, всё же грустит по родным местам, - рассудил Хун Ли. - Ну что ж, мы в состоянии сделать так, чтобы было больше такого, что напоминает ей места, где прежде жила". И рядом с теремом "Ван цзя лоу" были пристроены маленькая мечеть, турецкая баня и даже поставлены торговые лавки, как в родном Яркенде. Но и это не возымело ожидавшегося воздействия.
         Заботясь о том, чтобы она чувствовала себя всё же больше как дома, нежели как на чужбине, император поручил миланцу Джузеппе Кастильоне, который находился тогда в Пекине в составе миссии монахов-лазаристов, написать маслом пейзажи Кашгарии. Эти картины были размещены в разных местах так, чтобы создать иллюзию перспективы. Системы ходовых роликов позволяла им чередоваться и показывать себя подобно магическим диапозитивам. Но в результате этих ухищрений она ещё больше тосковала по родине.

         Ни одна наложница не удостаивалась такой роскоши, что была в тереме Сянь-фэй. Но все старания императора Хун Ли были тщетны. Сянь-фэй оставалась неподатливой. А взять её силой он, очевидно, не решался. "Если он только дотронется до меня пальцем, - пригрозила Сянь-фэй, - я всажу ему в сердце кинжал, а потом убью себя".
         Угрозы эти Хун Ли вряд ли принимал всерьёз. Он был не робкого десятка: собственноручно как-то уложил медведя, охотясь в лесах Гирина. Но что-то удерживало его взять дикарку силой. Жди, видимо, сказал себе Хун Ли, и тем сильнее будет услада. Перебесится и станет покорной: деваться ей всё равно некуда.

         Так Ипархан провела в дворцовом заточении около двух лет. Однообразно и безрадостно тянулись дни. На одной из улиц Пекина в железной клетке выставили для обозрения толпы голову её мужа. Но из дворцового павильона этого не было видно.
         Как-то об угрозе Сянь-фэй убить Хун Ли услыхала его мать, привередливая Сяо Шэн. Улучив момент, когда императора не было в Запретном городе, Сяо Шэн позвала к себе непокорную уйгурку. "Чего ты хочешь?" - спросила вдовствующая императрица. "Умереть", - ответила Сянь-фэй. - "Тебе действительно лучше покончить с собой", - согласилась в конце беседы старая императрица. Сянь-фэй поблагодарила её за аудиенцию, как этого требовал придворный этикет, и ушла в соседние покои.

         На глаза попался толстый шнур, за который по утру тянут штору на окне.
         - Вот так, как с кокона нить шёлка, тянулись дни мои… С той самой поры, как в плен попала я к неверным. Не я сама, рука чужая направляла, куда идти сегодня, делать что. И вот теперь вольна я в том, чтобы прервать те тенеты, которые держат меня в неволе здесь. Стены ломать не надо вовсе, достаточно лишь прервать нить жизни и быть совсем свободной…

         Оцепенело взирал евнух на висевшее у окна тело. Толстый шёлковый шнур крепко держал его на весу.
         Возвратившийся Хун Ли как послушный сын не сказал матери ни слова упрёка.

         Облик дочери Джеты-Шаара, погибшей в золочёных чертогах Запретного дворца в Пекине, сохранила до наших дней кисть художника Джузеппе Кастильоне - уроженца Милана, служившего при дворе Хун Ли и известного в Китае под именем Лан Шинина.
         Она похоронена в восточном предместье города Кашгара. Это место и поныне известно как "могила Сянь-фэй".