Нет, здесь ничего не говориться про события, которые произошли в Чилике, недавно. Здесь освещаются события 1918 года, которые описаны в романе Макана Жубанышулы "Средь бела дня". Весь роман можно прочитать в электронной версии журнала Простор.

         - Так ты, Султан, спрашиваешь, почему я не учился? Ладно, расскажу... Мой старший брат Сарсебай говорит, что я родился в кровавом году... то бишь в восемнадцатом... когда расстреливали уйгуров... в Чилике, Кураме, Киикбае и других селах... Может, слыхал?
         - Нет, не слышал, - качнул головой Султан.
         - А я слыхал, - сказал Акимбек, - все села уйгуров, говорят, были залиты кровью...
         - Уйгуры не хотели отдавать своих ребят в Красную Армию, - продолжал Жакай, - эскадроны красных с пулеметами, винтовками, шашками... Согнали всех не желающих идти в армию в Чилике, построили на его окраине, расстреляли из пулеметов и винтовок. Вот брат и говорит, что я родился в кровавом году...
         - Да, тогда из всех сел уйгуры бежали в Китай, - добавил Акимбек, - шутка ли, говорят, больше десяти тысяч уйгуров полегло...
         - А я еще слышал, казахов тоже там погибло немало, - сказал Жакай, - ведь иной раз трудно разобрать по лицу - кто казах, кто уйгур. Много похожих. А красным все на одно лицо.
         ...Здесь, видимо, необходимо хотя бы вкратце поведать читателям о чиликских событиях.
         ...Слобода Чилик - крупное центральное село целого района. Издавна в разных селах и кишлаках вокруг Чилика проживало много уйгуров - их еще именовали "таранчи". А по соседству с ними на расстоянии одного или двух километров находились казахские кыстау (зимовья). Уйгуры и летом и зимой не покидали своих кишлаков, ибо у них рядом - бахчи, огороды, а во дворах - сады. Казахи на лето уходили на джайляу - летние выпасы - в горы, там они холили скот. В крупных уйгурских поселках немало встречалось и казахских домов. Жили всегда мирно. Уважали обычаи и традиции друг друга. В беде взаимно шли на помощь.
         В шестнадцатом году уйгуры и казахи отказались давать своих ребят в царскую армию на тыловые работы в империалистической войне. Из-за чего была резня. В восемнадцатом году уйгуры опять не захотели отдавать своих сыновей уже в Красную Армию. Мало было толковых агитаторов, умеющих вразумительно объяснить разницу между царской и советской, между белой и красной армиями, и кто за что воюет. Из Ташкента, из штаба Туркестанского фронта был выслан грозный карательный отряд под командованием некого Мураева. По пути отряд пополнялся добровольцами, а среди них было немало кулацких сыновей...
         Семиреченские казаки, осведомленные о недовольстве донских казаков против советской власти, проявляя с ними солидарность, недружелюбно встретили карательный отряд. И Мураев в городе Верном расстрелял дюжину казаков. Это обозлило местных казаков еще больше: во всех станицах и селах стали они бузить. Это насторожило уйгуров и казахов...
         Тут и прибыл мураевский отряд в Чилик, окруженный уйгурскими селениями. Туда Мураев направил несколько эскадронов кавалеристов, вооруженных винтовками со штыками, шашками, пулеметами, строго наказав командирам: непокорных расстреливать на месте!..
         ...В село Киикбай из находящихся вблизи него кишлаков, кыстау и аулов командир посланного туда эскадрона согнал около двух тысяч уйгуров и казахов, отвел их за околицу села, построил вдоль по берегу речки Киикбай, напротив них поставил своих бойцов с винтовками наперевес, с боков установил два пулемета. Затем задал вопрос уйгурам и казахам: "Пойдете в Красную Армию?.."
         - Зачем? - робко спросил кто-то из уйгуров, знающих русский язык.
         - Будем бить узбекских басмачей, - ответил комэск.
         Кто такие "басмачи", в этих краях еще не совсем было понятно. И уйгуры задумались: "Узбеков бить?.. Да это же наши предки..." Казахи тоже озадачились: "Узбеки - наши соседи... родственный с нами народ... Никогда мы с ними не воевали... Как же это можно?.."
         Думали, молчали. Комэск крикнул:
         - Повторяю: пойдете в Красную Армию?
         Несколько голосов дружно ответили:
         - Нет, не пойдем!
         - Садитесь все на землю! - приказал комэск. Джигиты сели спиной к речке. Комэск дал команду своим бойцам:
         - Именем революции, по предателям - огонь!
         Загремела дружная залповая пальба из винтовок и с двух сторон застрочили пулеметы... Убежать было невозможно.
         ...За здоровым джигитом сидел молодой уйгур Мунавар. Когда здоровяк, сраженный пулей, повалился набок, Мунавар мгновенно сообразил - упал и живо подлез под уже мертвого джигита. Пуля миновала Мунавара. Он лежал, затаив дыхание, следя, что будет дальше...
         Когда пальба из винтовок и пулеметов утихла, командир что-то крикнул, - Мунавар, прикрытый трупом, не расслышал. Зато увидел: о ужас! - солдаты шли и штыками протыкали мертвых! У Мунавара похолодела спина... Воитель заколол рядом лежащего, а потом, когда он кольнул труп здоровяка, страшно хрустнуло... У Мунавара будто сердце вылетело из груди... И пока солдат вытаскивал глубоко вошедший штык, снова послышался окрик комэска:
         - Быстрее колите!
         Тут до Мунавара дошло, что уже близится вечер и потому торопится командир. Боец еле вынул штык и, второпях не заметив Мунавара, пошел дальше.
         Проткнув последние трупы, солдаты поспешно пробежали мимо мертвецов, живо вскочили на коней и умчались. Мунавар осторожно приподнял голову - никого не увидел. Выбрался из-под трупа, ползком добрался до ближних кустов, из-за зарослей взглянул на берег. Бесконечный ряд мертвецов нагнал на него дрожь. В речке текла не вода, а красная густая жижа... Противно пахло человеческой кровью... Мунавар вскочил, побежал в горы.
         После выяснилось - из расстрелянных у речки двух тысяч человек, он, единственный, остался в живых. Об этом кровавом расстреле Мунавар и рассказал потом сельчанам. А через месяц к ним в Киикбай приехал революционер Абдулла Розыбакиев, Мунавар и ему рассказал. Через несколько лет Мунавар поведал об этой истории и двоюродному брату Абдуллы - Мажиту Розыбакиеву.
         Примерно так же, как в Киикбае, было расстреляно по две-три тысячи человек в селах Курам, Каратурук, Лавар, Малыбай, Байсеит. За Чиликом, на берегу одноименной реки, под командованием самого Мураева истреблено из пулеметов более шести тысяч.
         Все дома в слободе Чилик были сожжены, иные кварталы обстреляны из пушки, превращены в руины. Большинство оставшихся в живых жителей подвергшихся расстрелу сел и кишлаков бежали в Китай вместе с казаками.

         ...

         Только в сумерках добрались до Чилика. Переночевали в караван-сарае под навесом, на деревянном полу, жиденько застланном соломой. Утром, вскипятив в ведрах воду, попив чаю с лепешками и куртом, пошли дальше.
         В пути попадались уйгурские кишлаки. Иные из них - пусты, видимо, хозяева покинули их давно: глинобитные мазанки, изъеденные временем, зияли проемами окон и дверей, невольно нагоняя тоску... Смотреть на них - неприятно: у женщин по спине пробегали мурашки, дети, боясь, жались к матерям. Все же в некоторых кишлаках еще теплилась жизнь...
         Уйгуры - трудолюбивые земледельцы, садоводы, бахчеводы. На грядках в несколько соток выращивали картофель, лук, морковь, тыкву, а кто на бахчах - арбузы, дыни. Во дворах - одно-два фруктовых дерева, ягодники, поэтому не особенно голодали.
         В иных кишлаках, стоя возле домишек, смотрели на путников уйгурки. Взгляды их были полны сочувствия. Похоже, не впервой им видеть бегущих от голода. Из одной мазанки вышла пожилая женщина с тяжелым ведром в руке, из другой - молодая, с чем-то завернутым в полотенце. Пожилая попросила беженцев остановиться. Поставила перед ними ведро, полное картошки.
         Спросила:
         - В Китай идете?
         - Да.
         - Я так и поняла. Возьмите это, - указала она рукой на ведро. - вам же далеко идти...
         Путники переложили картошку в хурджуны:
         - Спасибо, тате!
         Молодка развернула полотенце, подала две толстых, с золотистым отливом, лепешки.
         - Спасибо, айналайын!
         - Если там встретите Исахуна из Каратурука, - сказала пожилая, - передайте ему - его сестра жива. Он ушел туда в восемнадцатом году, когда расстреливали уйгуров.
         - Ладно, тате, передадим.