События, происходящие на центрально-азиатской окраине империи Цин во второй половине XIX в., вызвали живейший интерес мировой общественности. Среди представителей научного мира одним из первых откликнулся на антицинское восстание мусульман виднейший русский синолог В.П. Васильев¹.
         В.П. Васильев коснулся некоторых аспектов большой и сложной проблемы "Китай и сопредельный мусульманский мир". В частности, он отметил такие примечательные обстоятельства, как поддержка Кокандским ханством антицинских восстаний населения Кашгарии и выступления киргизов. "Хотя через Цзюнгарию и Туркестан (т. е. Кашгарию.- В. К.) Китай стал на запад соседом самых слабых народов, но и они не давали ему покоя. Кокандцы не раз принимали сторону бунтовавших туркестанцев; киргизы, при малейшей оплошности со стороны китайских караулов, прорывались сквозь границу..."².
         Тем не менее ряд важных аспектов вышеупомянутой проблемы остался вне поля зрения В. П. Васильева. Не претендуя на исчерпывающую полноту разработки названного сюжета, изложим основные моменты, ограничившись периодом со второй половины XVIII в. до второй половины XIX в.
         Мусульманскую проблему маньчжурский дом Цин, утвердившийся в Китае в первой половине XVII в., унаследовал от своих предшественников - правителей Поднебесной.
         Еще задолго до воцарения в Поднебесной дома Цин предшествовавшие ему правители Китая с достаточными на то основаниями воспринимались как угроза мусульманскому миру. Попытки империи Тан воспрепятствовать военно-политической экспансии Арабского халифата в Средней Азии привели к вооруженной конфронтации между ними³. В 750 г. танский двор отправил далеко на запад свою армию. Она под началом Гао Сяньчжи завладела Шашем. Правитель его был низвергнут. Сын последнего, спасшись, обратился за помощью к арабам^3а. Разгромив в 751 г. войско Гао Сяньчжи в битве на Таласе, арабы положили конец попыткам танского Китая распространить свое влияние в Средней Азии.
         Шли века, но мусульманский мир с подозрением смотрел на Китай. В 1405 г. в поход против него собрался Тамерлан⁴. А еще несколько столетий спустя, в 40-х гг. XVIII в., иранский Надир-шах собирался воевать с Цинской империей⁵, когда до него дошли слухи о якобы готовившемся нападении со стороны Китая. В 40-х гг. XVIII в. говорить о непосредственной угрозе Ирану со стороны империи Цин, очевидно, нет достаточных оснований. У правителей последней еще на очереди завоевание Джунгарского ханства и Восточного Туркестана. Однако опасения, которые вызывал, по словам автора "Надир-намэ" Мухаммед Казима, Китай у Надир-шаха, показательны для тех настроений, которые питали к Китаю в мусульманском мире.
         Вскоре после своего утверждения в собственно Китае дом Цин вступил в вооруженную конфронтацию с миром ислама.
         В 1649 г. Тулуньтай, сын хамиского правителя Бабайхана, занял Сучжоу и утвердился в нем. Этому непосредственно предшествовало выступление мусульман в Хэси во главе с Дин Гочжэном. Он и способствовал воцарению Тулуньтая в Сучжоу. По данным китайских источников, под началом Тулуньтая выступала мусульманская ("чалмоносная") коалиция в таком составе: "хун-маохуй" ("красношапочные мусульмане"), "ху-эрхуй", "карахуй" ("черные мусульмане") и "ханьхуй"⁶.
         Цинские войска вернули обратно Сучжоу и расправились с активными участниками мусульманской коалиции. Затем, в первой четверти XVIII в., настал черед мусульманских владений - Хами и Турфан. Оба они подпали под власть империи Цин.
         Завладев в 1755-1758 гг. Джунгарским ханством, войска империи Цин в 1759 г. сокрушили исламское теократическое государство в Восточном Туркестане. Правители его, братья-ходжи, считавшиеся потомками пророка, покинули пределы страны. В сопредельном мусульманском мире эта кампания цинского воинства произвела определенный резонанс. Ч. Ч. Валиханов говорит о "паническом страхе", который обуял казахских и среднеазиатских правителей. Страшиться было чего: завоевание Джунгарского ханства сопровождалось физическим истреблением его населения. Массовые убийства и грабежи цинское воинство чинило в ходе завоевания Кашгарии⁷. Но если в Джунгарии гибли буддисты -"неверные", с точки зрения правоверных мусульман, то в Восточном Туркестане беды обрушились на головы людей, единых по вере с населением казахских степей, среднеазиатских оазисов.
         Однако страх за собственную судьбу заставил многих правителей сопредельного мусульманского мира не препятствовать цинскому Китаю завоевывать Восточный Туркестан, население которого было мусульманским и где правила фамилия, которую причисляли к потомкам пророка. Наглядный пример тому - поведение одного из правителей казахского Среднего жуза султана Аблая. Он извлек для себя урок из своей неудачной попытки укрыть Амурсану, вожака антицинской борьбы в Джунгарии, и потому отказался помогать кашгарским братьям-ходжам в борьбе с империей Цин. По данным переводчика Арапова, собранным им в 1759 г., к Аблаю был направлен из Кашгара посол с просьбой о помощи и подарками. Аблай говорил, что "он и Кашгарцы, Еркенцы, Самарканцы, Ташкенцы и Туркестанцы одного Мухамеданского Закона: так бы единственно уже всем противу Китайцев примириться, или войною поступать, однако же не осмелился принять на себя обязанности беспокоить Китайцев отгоном лошадей и набегами и не давать им селиться в Зенгории"⁸.
         Сама по себе уже война цинского Китая против правителей Восточного Туркестана - ходжей, которые причислялись к семейству пророка Мухаммеда,- была вызовом мусульманскому миру. Однако судьбы "потомков пророка" в Кашгарии не определяли позицию мусульманских правителей отношении империи Цин. После захвата ею Восточного Туркестана кокандский двор принимал послов цинского командования, а потом отправил своих посланников к повелителю "неверных". Бадахшинский эмир убил оказавшихся в его владениях ходжей, и голова одного из них была выставлена для обозрения в Пекине. А властитель могущественнейшей по тем временам мусульманской империи - Дурранийской державы - Ахмад-шах по собственному почину направил посла ко двору цинского богдыхана.
         В этой связи уместно рассмотреть вопрос о "мусульманской коалиции" во главе с афганским правителем, которая якобы ставила своей целью высвобождение Восточного Туркестана из-под власти "неверных".
         Прежде всего, следует сказать, что вероятность создания такой лиги, составленной из вечно враждовавших между собой среднеазиатских и казахских правителей, весьма сомнительна. В частности, яблоком раздора между кокандским двором и казахскими предводителями в рассматриваемое время оставался Ташкент. И когда речь шла о том, кому владеть им, судьбы единоверцев Кашгарии для правящей верхушки Коканда и казахской знати отходили на задний план.
         В отечественной литературе эта "мусульманская коалиция" утвердилась с легкой руки Ч. Валиханова - автора первой в мировой науке сводной работы о Кашгарии. В изложении Ч. Валиханова дело обстояло следующим образом. В 1762 г. к хану казахского Среднего жуза Абул-мамбету и султану этого же жуза Аблаю явились китайские послы с извещением, что весной цинские войска двинутся на Туркестан и Самарканд. Властитель Коканда Ирдана, овладевший в то время Ташкентом, правитель Ходжента и Ура-Тюбе Фазыл-би и казахские султаны послали письмо к афганскому владетелю Ахмад-шаху с просьбой "спасти мусульманский мир от нашествия неверных". Весной 1763 г. афганские войска расположились между Кокандом и Ташкентом. Эмиссары Ахмад-шаха были посланы во все мусульманские страны с призывом к "газавату". Посольство, направленное Ахмад-шахом в Пекин с требованием вернуть Восточный Туркестан сыну Бурхан-ад-Дина, встретило плохой прием. Афганский шах в это время воевал с сейками (очевидно, сикхами.- В. К.), а другие среднеазиатские владетели не решились выступить против Китая. Таким образом, антицинская "лига кончилась ничем"⁹.
         Эту версию Ч. Валиханова, целиком или с вариациями, повторили и другие отечественные авторы: В. В. Григорьев¹⁰, Корнилов¹¹, А. И. Добросмыслов¹². По утверждению последнего, после прибытия афганского войска в район между Ташкентом и Кокандом состоялись продолжительные переговоры и дело кончилось миром.
         Из современных нам авторов Б. П. Гуревич утверждает, что имели место "попытки правителей некоторых мусульманских государств и народов Центральной и Средней Азии создать военную коалицию против экспансии Цинской империи"¹³.
         Естественно возникает вопрос, какие свидетельства послужили основанием утверждать о существовании антицинской "мусульманской лиги"? Что касается Ч. Валиханова, то он мог пользоваться как непубликовавшимися данными русских архивов, так и изустной традицией, бытовавшей среди населения Центральной Азии.
         Обратимся к данным русских архивов. В 1868 г. Г. Н. Потанин опубликовал некоторые русские архивные материалы. Среди них обращают на себя внимание показания некоего бухарца Тюляк-Хутжи. По его словам, афганский правитель намеревался воевать с Китаем и укрепился в таком намерении после того, как афганский посол поссорился с китайским при дворе кокандского Ирданы¹⁴.
         На чем основывался в своих показаниях упомянутый бухарец - неизвестно. Показательно, однако, что китайские документальные источники, вышедшие в свет, ничего не сообщают о таком значительном событии, как "ссора" цинского посла с афганским при кокандском дворе. Равно эти источники умалчивают и о какой-либо встрече послов Китая и Афганистана в Коканде.
         Спустя 18 лет после выхода в свет статьи Г. Н. Потанина были опубликованы показания батыра Кулсары из казахского Среднего жуза. По его словам, афганский шах предлагал казахским правителям участвовать в походе по освобождению Кашгарии от цинского господства¹⁵. Этот же Кулсары сообщал, что Ахмад-шах пригрозил Цинской империи войной, если она не отдаст ему Джунгарию¹⁶. Неизвестно, из какого источника почерпнул батыр Кулсара последнее известие.
         Англичанин Беллью, побывав в 1873-1874 гг. в Кашгаре, писал, очевидно, на основе изустной традиции, что афганский Ахмад-шах послал войска защищать границы Ташкента и одновременно направил посольство в Пекин требовать возврата Кашгара мусульманским правителям¹⁷.
         Уже в наше время А. Ш. Шамансуровой были опубликованы некоторые данные Оренбургского архива. По сведениям, собранным в казахской степи Гордеевым, посланцем русских властей, Ахмад-шах направил в Пекин одного из своих визирей с требованием оставить Кашгар и Яркенд, а в случае отказа - сразиться в назначенном месте. Афганское войско было послано занять позиции между Кашгаром и Яркендом¹⁸.
         Таким образом, от различных лиц из разных областей центральноазиатского региона исходит информация, в основе которой лежит изустная передача о намерении афганского Ахмад-шаха пойти походом против Цинской империи. Однако это не дает достаточных оснований принимать версию о существовании в 1763-1764 гг. некой антицинской коалиции во главе с Ахмад-шахом и о предъявлении им ультиматума цинскому двору.
         Во-первых, сведения исходят от лиц, никак не соприкасавшихся с окружением Ахмад-шаха и даже не находившихся вблизи его местопребывания. В основе всех этих показаний, всего вероятнее, слухи или даже чей-либо домысел. Во-вторых, и это главное, есть свидетельства, опровергающие вышеприведенные. По данным русского представителя Б. Асланова, находившегося в Герате осенью 1764 г., Ахмад-шах в ноябре 1763 г. ушел с войском в Индию. Более того, в Герате в то время ничего не было слышно о намерении Ахмад-шаха воевать с Цинской империей, равно как и о том, что афганский правитель якобы посылал цинскому богдыхану какие-то ультимативные требования или приглашал казахских старшин на "совет и в общество... за угнетаемых... магометан вступиться"¹⁹.
         Показания Б. Асланова об индийской кампании Ахмад-шаха подтверждаются в специальном исследовании Ганда Сингха. В ноябре 1763 г. Ахмад-шах, как пишет Сингх, отправил против сикхов армию под началом Сардар Джахан-хана. В октябре 1764 г. афганский правитель лично отправился из Афганистана в поход на Индию²⁰. С учетом данного обстоятельства нам представляется вполне заслуживающей доверия информация Асланова, собранная в Герате, относительно того, что Ахмад-шах не собирался воевать в ближайшее время с империей Цин.
         Б. П. Гуревич в своей работе использовал новые, ранее не вошедшие в научный оборот материалы русских архивов. Их сведения о политике Дурранийской державы в отношении империи Цин односторонни, исходят в основном из казахской степи²¹. И данные эти не подтверждают версии автора, что в начале 60-х гг. действительно имели место "попытки правителей некоторых (а именно? - В. К.) мусульманских государств и народов Центральной и Средней Азии создать военную коалицию против экспансии Цинской им перии"²².
         Наконец, обратимся к документам цинского двора. В наиболее полном виде материалы цинских архивов увидели свет в 30-х гг. Эти документы не содержат никаких упоминаний относительно каких-либо претензий или требований Ахмад-шаха относительно Кашгарии, выдвигавшихся им перед цинским двором²³. Однако, судя по содержанию упомянутых материалов, в 1763 г. кашгарские власти сообщили в Пекин, что афганский двор якобы направил Саид-бека к кокандскому Ирдане-бию выяснить, почему последний вступил в контакты с Китаем. Ирдана-бий, в свою очередь, отправил послов к Ахмад-шаху с разъяснениями. Кашгарскому наместнику Юнгую это показалось подозрительным, и он счел необходимым тщательно расследовать указанные обстоятельства. В Пекине не одобрили намерения Юнгуя. Цинский двор сделал вид, что в самом факте посольских сношений Коканда и Афганистана не усматривает ничего особенного. Если даже действительно кокандский бек, столкнувшись с афганским правителем, разведывает обстановку в Восточном Туркестане, то этого, как считали в Пекине, скрыть не удастся. Цинский двор не исключал вероятности некоего союза между Ирданой-бием и Ахмад-шахом, но на ближайшее будущее это казалось правителю Поднебесной малореальным. По его данным, в 1763-1764 гг. Ахмад-шах не знал, как ему устоять перед "кызылбашским" Дайинь-ханом²⁴.
         В конечном счете цинский двор никакой непосредственной военной угрозы для себя со стороны Ахмад-шаха в конце 60-х гг. XVIII в., судя по опубликованным материалам цинских архивов, не испытывал. А мусульманский мир в целом не противодействовал захвату иноверцами - цинами Кашгарии. Исключение в некотором роде составляли киргизы, которые по соображениям другого порядка, нежели борьба за веру, оказали известное сопротивление цинским войскам²⁵.
         Несомненно, однако, что благожелательных чувств по отношению к Цинской империи сопредельные мусульманские территории не испытывали. Захват Восточного Туркестана и изгнание правивших там "потомков пророка", военные демонстрации цинских войск на рубежах среднеазиатских государств, киргизских и казахских кочевий и прямые угрозы за непослушание - все это не могло не усилить неприязненных настроений в отношении империи Цин, тем более, что "по существовавшему преданию суеверные мусульмане верили, что перед окончанием света Китайцы покорят весь мир"²⁶.
         Военное могущество империи Цин, наглядным свидетельством чего явились завоевание Джунгарии и Восточного Туркестана, допуск мусульман из сопредельных с империей Цин владений на рынок Кашгарии на более льготных, чем при прежних ее правителях, условиях - вот в основном те факторы, в силу которых вопрос об участии "потомков пророка" не афиширован мусульманским миром как злободневная политическая проблема в их сношениях с империей Цин.
         С господством "неверных" в Кашгарии соседние мусульманские правители внешне смирились до той поры, пока не ущемлялись их собственные политические и экономические интересы, и не оказывали активной помощи силам, которые стремились сбросить иноземное господство в Кашгарии.
         Судьба потомков восточно-туркестанских ходжей, которые нашли приют в Средней Азии, вплоть до начала XIX в. не выступала в качестве решающего фактора во взаимоотношениях среднеазиатских правителей с империей Цин. С другой стороны, ферганские владетели не только укрыли у себя потомков правившего в Кашгарии семейства ходжей, но и оказали им знаки внимания. Это был, в известной степени, вызов империи Цин со стороны сопредельного мусульманского мира. Что это так, а не иначе, отдавал себе отчет цинский двор, но он оказался бессильным заставить выдать потомков правившего в Кашгарии дома.
         В 1784 г., когда богдыхану Хун ли (девиз правления Цянь Лун, 1736-1795) доложили о переезде ходжи Сарымсака, сына ходжи Бурхан ад-Дина, из Бадахшана в Андижан, богдыхан распорядился: Не преследовать ходжу (Сарымсака.- В. К.), "ибо он сравнительно стар и не имеет сыновей". Хун Ли попросту сделал хорошую мину при плохой игре, объявив об отсутствии у Сарымсака сыновей и потому представил его потенциально неопасным для цинского господства в Кашгарии.
         Тем не менее цинские власти не могли не учитывать факта пребывания в Фергане представителя клана ходжей. Последние считались потомками пророка и потому пользовались влиянием среди коренного, мусульманского населения Восточного Туркестана. Дело, конечно, не сводилось лишь к одному религиозному фанатизму. Потомство правившего в Кашгарии дома ходжей для местного населения служило символом былой независимости страны и надеждой на избавление от гнета "неверных". В этом отдавали себе отчет и при цинском дворе. "В конечном счете надлежит поступить так, как ранее докладывали они (кашгарские власти.- В. К.), имея в виду уничтожить его (Сарымсака.-В. К.)",-говорилось в указе Хун Ли от 3-й луны 1784 г.-"Только тогда удастся навечно рассеять сумасбродные помыслы невежественных мусульман"²⁷.
         Цинский двор подарками и угрозами пытался убедить правителя Коканда Нарбуту выдать Сарымсака. В 1788 г. Хун Ли обещал Нарбуте щедрые милости, если тот схватит якобы находившегося у ходжентского бека Худояра Сарымсака и выдаст его²⁸. Посулы не возымели действия. Как стало известно в Пекине, Нарбута арестовал Сарымсака, но потом отпустил его²⁹. В порядке репрессалий цинский двор приказал кашгарским властям не пропускать кокандские посольства в столицу империи. Но в 1791 г. Пекин пересмотрел свое решение. Прибывшему в Синьцзян посольству из Коканда надлежало объявить, что в порядке исключения его пропустят в Пекин. Однако, если Нарбута схватит Сарымсака, находившегося тогда в Ура-Тюбе, и вышлет его, то кокандские посольства получат постоянный доступ ко двору, а сам кокандский властитель будет щедро награжден³⁰. Но в конечном счете цинский двор был вынужден признать, что добиться от правителей Коканда выдачи Сарымсака он бессилен. В 1793 г. Хун Ли адресовал Нарбуте послание с напоминаниями, что тот в 1789 г. не выдал цинским властям уже схваченного ходжу. Хун Ли писал: "По сути дела тебя надлежало наказать, [но] помнили, что ты, в конечном счете - иноземный дикарь, не сведущий в этикете"³¹. Поэтому для острастки и было запрещено пропускать кокандские посольства в Пекин. Теперь все это остается в прошлом и правителю Коканда надлежит лишь жить в мире с соседями³².
         У пекинского двора не было оснований надеяться на то, что ему помогут покончить с Сарымсаком сопредельные с Кашгарией киргизы. Красноречивое признание на этот счет содержится в указе богдыхана от 1798 г. Даже если и удастся изыскать способ привлечь на свою сторону Сарымсака, то заполучить его будет не так просто, ибо "зарубежные буруты (киргизы - В. К.) тоже считают (ходжу) редким товаром, которым можно спекулировать"³³.
         Таким образом, во второй половине XVIII в. мусульманский мир (в лице Коканда, киргизов), хотя и в пассивной форме, выразил свое непризнание власти Цинов, господства "неверных" в Кашгарии.