Вот он, завороженный восточный город, где сказки витают в атмосфере! Окруженный горами и пустынями, притаившийся в самом укромном уголке огромной Азии, он так и остался заповедной территорией, сохранившей в исконности неизъяснимую словами ауру, которая скрывается в таинственном слове «восток». Восток – это та сакральная часть света, а вернее – часть тьмы, из которой восходит (востекает) солнце. Освещая разом испуганных запоздалых джиннов, сонных и томных красавиц, досыпающих на плоских кровлях, кормящихся в плодообильных садах жар-птиц – дэвов, слепых муэдзинов на минаретах, закованных в кольчуги воинов на предвратных башнях, бредущих с ночных бдений поэтов-дервишей. Вот он – зачарованный восточный город. Именно так мне казалось, когда я впервые увидел Кашгар, лет шесть назад.

         Дом, базар, мечеть – такой до банальности традиционной показалась мне тогда картинка бытия истинного уйгура-кашгарлыка. Но разве эта трехчленная формула не выражает сути интересов человечества вообще? Что до кашгарцев, то при всем их уважении к Аллаху, при всей домовитости, главное было сосредоточено на базаре. И неясно, что для них первичнее – город или базар. У стороннего наблюдателя создавалось уверенное впечатление, что Кашгар – город у базара!
         ...Сказать банальную фразу о том, что тут можно купить все – значит вовсе ничего не сказать. Потому что, попадая на кашгарский базар из другого мира, человек даже и не представляет себе, какие вещи являются предметом купли-продажи у местных торговцев. Когда-то, в конце прошлого века, именно так, нечаянно, были приобретены здесь вещи казненного прусского географа Адольфа Шлягентвейта. По местному обычаю они достались кашгарскому палачу, а после его смерти и разбора наследия, естественно, попали сюда, на базар, в лавку старьевщика.
         Вовсе недаром базар этот является одной из диковинок не только Синьцзяна, но и всего Китая. Входя в перечень достопримечательностей Поднебесной наряду с Великой стеной, дворцом Гугун и терракотовым воинством Цинь Шихуана. Но, в отличие от напыщенных археологических раритетов, кашгарский базар жив по-прежнему.
         ...Помню, как потрясло меня тогда, надолго выбив из привычного ритма времени, посещение лавки местного колдуна. Именно колдуна – иначе трудно было и определить этот лукавый оскал Средневековья, от которого так и веяло алхимией, чародейством и даосской магией. И нигде больше в Китае я не встречал традиционных аптек в таком первобытном состоянии, как тогда, на кашгарском базаре.
         ...Щетинятся хвостами связки соленых ящериц, подвешенные под потолком. Целые мешки свернутых в тугие спирали сушеных змей стоят перед входом в качестве рекламы. Мумии черепах и ежей, огромные вяленые лягушки, привезенные невесть откуда красные кораллы и скорлупки изящных морских коньков.
         А внутри – целый естественно-исторический музей из рогов, зубов, перьев, лап, запасов мумие, камеди, глины. И мешки, мешки, мешки: со всяческими диковинными снадобьями. Всем этим на Востоке тысячелетиями не только пользовали больных и увечных, но также пытались планировать судьбы вполне здоровых. Приворожить-отворотить, присушить-отвести, изгнать-зачаровать, защитить от чуждых чар – с помощью этого арсенала можно все! Пожелаете – платите юани, и перед вами тут же раскроют ветхую книжицу, найдут совет, выпишут рецепт и на глазах составят нужную смесь. Здоровье, неодолимость и неотразимость вам обеспечены!
         ...Колдовские лавки-пещеры магнетически втягивали меня в свое чрево. Но стоило войти внутрь, как их мрачный антураж тут же начинал тягостно давить на психику. Так что я ловил себя на том, что испытываю необычайное облегчение, выбравшись наконец на волю. Но колдовство работало – обычная уличная жизнь Кашгара после этого уже не казалось такой уж архаичной и девственной. Несмотря на всю ее непохожесть на действительность уходившего ХХ века.

         ...К вечеру базару становилось тесно на узких улочках, и он выплескивался на главную площадь – к подножию знаменитой мечети Этигер. Впрочем, мечеть в это время переставала играть какую-то заметную роль в жизни горожан и становилась лишь ненавязчивой декорацией обычного действа.
         ...Вот на этом-то фоне и разыгрываются ежеминутно маленькие драмы с элементами балагана и фарса. К примеру, купля-продажа ковра. Одного из десятка, разложенных торговцем прямо на пыльном асфальте площади. В ролях: продавец и покупатель. Остальные – массовка: советчики, оценщики, сопереживальщики и просто зрители.
         «Актеры» мастерски разыгрывают для публики спектакль-поединок. С непременным прологом, первым действием, в котором продавец неистово хвалит товар и набивает цену, и вторым – где покупатель очень сильно сомневается в достоинствах и ковра, и продавца, а заодно и в своих собственных (раз он стоит и выслушивает эти бредни, тратя на них свое драгоценное время). Третий акт – кульминация: схватка в красноречии и логике, сопровождаемая репликами и замечаниями сводного хора болельщиков (они же зрители).
         Наблюдая за бушующими страстями, забываешь, что все это лишь игра с заранее предопределенным финалом и результатом. Но вот спектакль заканчивается ударом по рукам – ковер сворачивается, деньги пересчитываются и толпа зрителей медленно разбредается в поиске новых зрелищ. Благо, в них тут недостатка нет!
         Вон, рядом, капелла продавцов шербета. Не того шербета, который продавался иногда в советских кондитерских магазинах под этикеткой «восточные сладости», а настоящего, сладкого напитка, который так хорошо освежает разгоряченных обитателей базара и так неизбежно расслабляет любые непривычные к местной воде желудки. Как и многие местные промыслы, продажа шербета – дело семейное. Мальчишки-подростки зазывают своими певучими и звонкими голосами покупателей, отцы-матери наливают мутно-янтарную влагу в граненые стаканы, а деды, этакие степенные патриархи, заняты бухгалтерией – получают деньги, отсчитывают сдачу, подсчитывают доход.
         Рядом – мороженщик. Этот – солист-иллюзионист. Сам делает, сам тут же и продает. Автомат (времен изгнания Агари и Исмаила из дома Авраамова!) напоминает сепаратор, взбивающий массу в латунном чане, со всех сторон обложенном мокрыми кусками льда. Как только мастер начинает вращать отполированную железную ручку, вокруг тут же собирается зачарованная толпа зрителей. Но вот представление окончено, и зрители как-то ненавязчиво становятся покупателями. Во всех мелочах тут есть свой коммерческий смысл.
         А под деревьями на краю площади расположились местные «фигаро». Целый ряд цирюльников, мастерски выскабливающих опасными бритвами головы правоверных. И тоже, конечно, под заинтересованными взглядами публики. Вот уж где воистину нельзя ошибаться! Одно неосторожное движение, один порез и ... потеряно лицо (мастера), испорчена репутация, оскудела клиентура. Рыночная экономика на кашгарском базаре предстает во всем своем первородном величии!
         ...И даже транспорт, которым пользовались для передвижения по базару, был допотопен и колоритен, как и все прочее тут. Небольшие конки-такси, влекомые флегматичными мулами, обвешанными разнокалиберными колокольцами. Разукрашенные занавесками мотофургоны – сколь ветхие, столь и безразмерные. Вездесущие велорикши.
         От всего этого сильно попахивало бессмертием...

         Но самым потрясающим зрелищем одаривала заезжего пятница. Святой для мусульманина день, когда вся жизнь Старого Кашгара фокусировалась на мечети Этигер и прилегавших к ней базарных улочках.
         ...К четырем часам дня обычный хаос в городе начинает вдруг упорядочиваться и количество мужчин, основных персонажей уличной жизни, – на глазах сокращаться. Все способные двигаться представители лучшей половины населения (по традиционным представлениям) в возрасте от 10 до 100 лет со свернутыми в рулоны ковриками-жайнамазами спешат к соборной мечети Этигер. К пятничному намазу.
         Когда начинается молитва, жизнь вокруг полностью замирает. Состояние, которое испытывает посторонний в это время, я бы сравнил с тем, что довелось испытать во время полных солнечных затмений – мир, на короткое время, внешне оставаясь прежним, переходит в какое-то иное качество. Покрывается вуалью. Будто само время замедляет свое привычное истечение.
         Улицы остаются во власти женщин и атеистов, но и те стараются не особенно шуметь. Всех верующих мечеть, с ее обширными дворами-парками, не вмещает, и оттого прилегающие проулки также забиты молящимися, расстелившими коврики прямо посередь проезжей части.
         Единый порыв, с которым тысячи правоверных одновременно бросаются на колени, завораживает. И настораживает та неведомая сила, которая заставляет этих простых и далеких от теологических тонкостей ислама людей вот так покорно оставлять свое дело и слаженно действовать по мановению невидимого дирижера.
         Тут, в Кашгаре, становятся понятными опасения китайского правительства, озабоченного возможностью сепаратизма в Восточном Туркестане. Да и сама эта возможность не кажется такой уж нереальной. Вспомним недавнюю историю – именно под мусульманскими лозунгами создавались здесь все «суверенные» государства-однодневки. Во главе которых зачастую оказывались откровенные авантюристы и психически больные отморозки, вроде безумного Валихана-тюре, казнившего несчастного Шлагентвейта и украсившего городскую площадь пирамидой из отрубленных голов. Ясно, что тщательно подогреваемый извне, местный сепаратизм, да еще приправленный исламским фанатизмом – источник постоянной и сильной головной боли Пекина...
         Проходит полчаса, заканчивается молитва, и все выходы Этигера обращаются в промоины прорванной плотины, из которых растекаются во все стороны толпы-потоки. Люди спешат к своим лавкам, харчевням, цирюльням, стройкам, лоткам, покупкам, разговорам, проблемам, желаниям и судьбам. Все хотят поскорее наверстать время, вырванное Вечностью из этого вечного праздника суеты.

         Таким был Кашгар, когда я попал туда впервые. Нет, конечно, и тогда уже со всех сторон Старый город был зажат вполне современными кварталами с широкими улицами, современными коробками из стекла и бетона, с интернет-кафе и супермаркетами. Но это все как-то блекло, меркло и не замечалось на фоне упорного исторического копошения в центре. Так очаровавшего и зачаровавшего меня и моих спутников.
         ...Но вот прошло несколько лет, и я вновь оказался в Кашгаре. В предвкушении всего того, что пережил в первый приезд. Увы. Старый город сегодня уже не занимает и трети того, что довелось видеть еще совсем недавно. Вместе с его размерами Кашгар на глазах теряет и свой дух, и свой исторический аромат.
         ...Китайцы – величайшие мастера. Они умеют не только строить новые города, но и восстанавливать совершенно разрушенные памятники прошлого. Причем подделки столь искусны, что туристы даже не подозревают о том, что «седая древность», с которой приезжие благоговейно соприкасаются по входным билетам, сдана строителями лишь в минувшую пятилетку. С тех пор как древность стала товаром, в рациональном Китае отношение к ней сильно видоизменилось.
         Тем непонятнее отношение к Старому Кашгару, магнит которого сегодня тянет к себе иноземцев так же, как и в эпоху Чокана Валиханова. Однозначно определить причину невозможно. Кто-то видит в этой тотальной перестройке месть строптивым уйгурам, кто-то – обыкновенное равнодушие к «мелочам», кто-то приравнивает это к естественным потерям в условиях великой стройки, кто-то смотрит как на очередную жертву Реформе.
         Перемены последних лет привели к тому, что главным чувством, которое царит ныне на еще сохранившихся старых улочках (с каждой из которых виден как минимум один башенный кран), является унылое чувство обреченности. Если еще так недавно старый Кашгар вызывал восторг своим жизнелюбием и исторической упертостью, то ныне от него истекает какая-то равнодушная усталость смертельно больного. Может быть, правда, на мое повторное восприятие повлияло еще то, что второй приезд пришелся аккурат на время уразы, и тусклость взоров правоверных определял в первую голову этот факт? Может быть. Хотя, скорее всего, пост лишь усугубил обычный настрой.

         Но все равно, пусть даже и ураза, – куда подевались со старых улиц печальные «грузовые» ослики и колоритные «конки», этакий патриархальный вариант городского общественного транспорта мощностью в одну лошадиную силу? Пассажиры садились на длинной платформе под матерчатой крышей двумя рядами, спина к спине, и «водитель» вел своего звенящего бубенцами мулла через толпы народа, запруживающие и без того тесные проулки Старого города. Улочки эти, к тому же, были одновременно и базарными рядами, на которых можно было увидеть все – от британского флага, до деревянной ложки с хохломской росписью.
         Сегодня тут не видно ни ишаков, ни лошадей. Вместо них то и дело проносятся, грозя залить прохожих грязью, рычащие мопеды и мотоциклы. Да и сама торговля стала вовсе не такой. Более цивилизованной и предсказуемой, менее экзотичной. Когда ты видишь у торговца только рациональный потребительский товар, то понимаешь, что торговля как искусство, как образ жизни, как кураж становится достоянием прошлого.
         Честно говоря, я с нетерпением ждал встречи с кашгарскими антикварами. Зная по прошлой поездке, что тут можно приобрести все – от чудовищного размера китайских чиновничьих печатей с бронзовыми драконами наверху и тибетских капала – чаш из черепов праведников, до почти полных сервизов кузнецовского фарфора, завезенных сюда еще в ХIХ веке. Увы! В единственной открытой лавке втридорога продавалось то же, что и в любой другой антикварной лавке Китая, – подделки под старину. А у единственного уличного продавца, печально сидящего на помосте под полиэтиленовой крышей, глаз вообще не нашел никакой услады. Чтобы не уходить пустым, я взял у него несколько старых «дырявых» монет. Почти без торга.
         Глухие лабиринты «жилых» улиц восточного города – визитная карточка и главный элемент колорита для заезжего – еще местами сохранились. Но... Вначале я не понял, что ... «но». Вроде все так же, заходишь сюда и ощущаешь себя в глиняном каньоне, под ногами полоса каменной брусчатки, над головой – такая же серая трещина затянутого тучами неба, справа и слева – аккуратные пахсовые стены с золотистыми прожилками соломы и редкие резные двери.
         И тут навстречу попалась стайка разнокалиберных малышей. Они прошли мимо, не обращая на меня особого внимания. И я понял, что меня поразила тишина. В прошлый раз такая же прогулка сопровождалась на всем протяжении почетным эскортом шумного дитячьего шлейфа. Каждому хотелось поздороваться (эти «хелло!» у меня потом долго звенели в ушах) и сфотографироваться на память. То ли дети привыкли к иностранным явлениям, то ли их перевоспитали за эти годы, то ли... ураза.

         Странно, но при всем при том печать «закрытости» витает над Кашгаром до сих пор. Временами я консультирую западных коллег, которых более всего занимает вопрос: «Как вам удалось пробраться в это место?». Они с недоверием слушают, когда я говорю, что для этого достаточно лишь пройти в билетную кассу Урумчи и взять билет до Кашгара. Чтобы взять билет, в Китае не требуют даже предъявления паспорта. Бедные западные коллеги, одурманенные своей собственной пропагандой, вполне чистосердечно считают, что в Китае за каждым иностранцем тянется длинный шлейф спецслужб, а «мятежный Кашгар», как и Тибет, – нечто закрытое и огороженное колючей проволокой.
         Ничего подобного. Я достаточно поездил по западной части Китая, чтобы убедиться, что она закрыта не более, чем приграничный Казахстан или горная Киргизия. Кстати, никогда не замечал за собой в Китае никакой слежки и вообще никакого внимания со стороны каких-нибудь специальных структур и властей. (Даже и обидно как-то!) При этом местная толпа обычно воспринимает меня с повышенным интересом. Ведь я выделяюсь тут так же, как лиловый негр где-нибудь в Архангельской губернии.
         Да и откровенным беседам с «угнетенными уйгурами», которых так жаждут озабоченные западные журналисты, никто никогда не мешал. Этот удивительный народ вполне сохранил свою самобытность, одной из черт которой всегда было гипертрофированное гостеприимство. Так что приглашения «зайти в дом» я получал неоднократно.
         Кстати, среди синьцзянских уйгуров, вопреки чаяниям западных правдоборцев, встречается немало вполне довольных жизнью, уютно устроившихся в условиях китайской реформы и искренне осуждающих своих радикалов. Встречаются и недовольные, но где их нет? Недавно в Интернете промелькнуло одно социсследование, которое утверждает, что больше всех недовольны жизнью американцы. И отпечатки пальцев вместе с фото анфас и в профиль снимают с приезжающих не в Китае, а в Америке. Да и ваш разговор по телефону могут прослушать там же. Вот где непаханая целина для всех, болеющих за права человека!
         ...Вообще же, несмотря на все старания челноков, отношение к «русским» (под которыми здесь до сих пор подразумевают всех постсоветских жителей) оставалось в Кашгаре теплым и заинтересованным. Это если говорить о простом народе.
         Красноречивый случай. Сидим за столиком перед маленькой харчевней, ждем, пока сготовится плов и сварятся пельмени. Все это время хозяин развлекает нас разговорами, искоса посматривая на меня. Неожиданно хлопает себя по лбу и заявляет, что я – вылитый ... «Александ Кошкин». «Какой Кошкин?» – «Русский поэт». – «Пушкин? Александр Пушкин?» – «Пушкин, конечно!» (Чего это у нас общего с А. С.? Неужели волосы?) Оказывается, уйгур-харчевник когда-то, еще во времена Великой дружбы, увлекался русской поэзией. Он знает не только Пушкина, но и Есенина, Маяковского, Горького. (Интересно, много ли уйгурских поэтов знает владелец нашего уличного кафе?)

         Чокан Валиханов: «Мне удалось с кокандским караваном в качестве кокандского купца проникнуть в Кашгар, в котором после знаменитого Марко Поло (1272) и иезуита Гоеса (1603) были только два европейца: немец, офицер ост-индской службы, неизвестный по фамилии ... и ученый-пруссак Адольф Шлагентвейт. Первый из них был бит в Кашгаре бамбуками так больно, что два дня не мог садиться на лошадь, второму же – отсечена голова и поставлена на башню, сооруженную из человеческих голов».