Синьцзян – крайний запад Китая – очень сильно выделяется из всех прочих земель КНР. Если заглянуть в историю, то увидим, что власть Поднебесной, довольно давно распростертая на этот район, вспоминала о Синьцзяне лишь в эпохи, когда была сильна. Начисто забывая про него в моменты слабости государства. Так что история здешняя похожа на пирог, в котором разные по составу коржи пропитаны одним китайским кремом.

         И сегодня Синьцзян, точнее Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР), сильно отличается от всех остальных административных областей Китая. Главная его специфика в том, что в нем единственном ханьцы не составляют абсолютного большинства населения. Они тут – «нацмены». Как казахи, киргизы, таджики, монголы, маньчжуры, сибо, дунгане, русские и многие другие населенцы края. А первое место по численности занимают местные уйгуры. По крайней мере, по переписи 1988 года они составляли 47,5 процента от всего населения СУАР.

         Ожерелье жизни

         Сегодня в СУАР проживает почти 9 миллионов уйгуров. Что тем не менее не мешает им относиться в Китае к «малым народам». Но встретить в Синьцзяне уйгуров можно далеко не везде. К примеру, на севере Джунгарии их почти нет – здесь больше казахов. Зато юг Кашгарии они заселяют почти на 100 процентов. Потому, чтобы повидать настоящих «природных» уйгуров, нужно непременно побывать там, где мертвые пески Такла-Макана вплотную подступают к безжизненной стене Куньлуня. Оставляя во владении человеку узенькую и прерывистую полоску предгорных оазисов.
         Яркенд, Хотан, Ния, Керия – наиболее заметные утолщения этого ожерелья оазисов. Несмотря на то, что люди обитают здесь не благодаря, а вопреки условиям, цивилизация на юге Таримской котловины доказывала свою состоятельность уже в очень ранние времена. О чем свидетельствуют мертвые города, которые то и дело выдуваются ветрами из тысячеметровых песчаных толщ пустыни. Сколько их еще погребено под барханами Такла-Макана – известно одному Аллаху.
         Исследования археологов открывают нам оригинальную культуру, составленную из сплава китайских, индийских и согдийских компонентов. Тут очень рано начали исповедовать буддизм, писать друг другу письма на «кхарашти» и торговать эксклюзивным сырьем – знаменитым нефритом. Но обитатели тех древних оазисов канули в вечность вместе с ними. И исконными жителями теперь можно считать уйгуров, которые хотя и появились тут позже, но все равно, так давно, что свидетелей их явления и искать не стоит.

         Земля печальных осликов

         Честно говоря, нигде более не ощущал я такой оторванности от всего прочего мира и такой близости к Космосу, как здесь, в оазисах на юге Таримской котловины. И жизнь нигде не представала более трогательной, нежели тут, на краю самой знойной сковородки Земли. Одновременно – такая незащищенная, хрупкая и такая непобедимая, сильная, цепкая.
         И носители-хранители этой трогательной жизни – местные уйгуры достойны восхищения и поклонения. По большому счету именно они, а не жиреющие жители продвинутых мегаполисов находятся на передовой человеческой цивилизации. Тут, а не в навороченных электроникой лабораториях наиболее зримо предстает перед взором противостояние Человеческой цивилизации и Природной среды.
         Все благословенные области давно освоены и перенаселены. Потому-то люди вынуждены селиться и в таких малоприспособленных местах, как это, на самой передней линии жизни. Здесь шаг вперед – и ты в смертельных объятиях эталонно-мертвой пустыни. Шаг назад – и ты среди отвоеванных у пустыни аккуратных, словно театральные декорации, полей, с вечными их элементами – согбенными спинами дехкан.
         Поля, в которых нет ни одной посторонней травинки, которые вылизываются, выпалываются, выщипываются и выглаживаются с утра до вечера, как-то особенно сильно заставляют путешественника проникнуться величием земледельческого труда. Труд земледельца – наиболее тяжелый и наиболее достойный наград из всех прочих. И наименее отмечаемый наградами. (Кстати, традиционный Китай в этом отношении выделялся из многих иных стран – труд землепашца тут всегда был в почете, а первую борозду весной пропахивал сам император.) Человек связан с землей, а земля никогда не спросит его о настроении и состоянии – живет сама собою. Хочешь результатов – подстраивайся и живи с ней одной жизнью.
         Несмотря на экстремальность условий, и здешние поля способны давать по два урожая. Но только благодаря упорству тружеников, которые от восхода до заката, как автоматы, машут тяжелыми кетменями или ползают на карачках средь зеленеющих нив в поисках сорняков. Изо дня в день, из века в век. И выжить тут можно, лишь выжимая из земли все, на что она способна. Вблизи одной из ужаснейших пустынь мира никто никогда и не сидел в ожидании небесной манны, социальных пособий и правительственных кредитов. Впахивание от рассвета до заката – вот единственный известный тут путь к светлому будущему. Им-то и пользуются испокон веков местные дехкане. При любой власти.
         В оазисах, что опаясали Такла-Макан с юга, важнейшим видом транспорта до сих пор является ишак. У местных уйгуров он и трактор, и самосвал, и детская коляска, и рейсовый автобус. Лишь немногие тут имеют возможность покупать даже самые экономичные мотоциклы и трактора, которые производятся в Китае специально в расчете на небогатых сельчан.
         Чтобы вполне осознать размеры и значение ишачьего транспорта, лучше всего в воскресное утро оказаться на автотрассе, ведущей в любую сторону от Хотана. Уверяю, что большего обилия ослов, чем в колонне, движущейся вам навстречу, вы не увидите нигде и никогда! (Если, конечно, не станете подходить к слову «осел» иносказательно!)
         Окрестные селяне едут на базар. Сплошной встречный поток разномастных повозок на ишачьем ходу растягивается на 15–20 километров – целая демонстрация трудящихся ослов! Каждый проселок вливает в этот живой поток свои ручейки и речки. Бревна, мешки, целые стога сена, клетки со всякой домашней птицей, кучи щебня, ну, и конечно, люди, иногда по пять–семь человек, целыми семьями расположились в арбах, телегах, щегольских повозках на рессорах. И все это движется вперед бескорыстной силой ушастых тружеников.

         Хотан – злой город?

         Глубинные районы Азии, к которым относится и Кашгария, дольше всего оставались наиболее «закрытыми» районами Земли. Закрытыми от всепроникающих европейцев. В середине XIX века, когда Европа пыжилась под Севастополем доказать свою вечную правоту России, а в Штатах шли внутренние разборки между «северными» и «южными» – о положении дел в Таримской котловине знали только понаслышке. Первым сюда пробрался с юга прусско-британский исследователь Адольф Шлагинтвейт. Голова Шлагинтвейта, как известно, была отделена от тела искусным кашгарским палачом и украсила вершину пирамиды из голов, отрубленных ранее. Заслуга миссии Валиханова в том, что ему удалось не только пробраться, но и выбраться из Кашгара.
         Кашгар был главным магнитом для исследователей той поры. А вторым по притягательности несомненно можно считать Хотан. Вообще говоря, с Хотаном, куда так стремились все наши великие путешественники по Глубинной Азии, более всего повезло опять же Чокану Валиханову. Он туда не дошел.
         У Пржевальского, побывавшего тут во время своего последнего путешествия, в Хотане чуть было не приключился небольшой вооруженный конфликт, Николаю Михайловичу вообще везло на драки. Науськанные амбанем воины-цирики избили проводника экспедиции. Избежать больших неприятностей удалось лишь благодаря бескомпромиссной жесткости, с которой великий путешественник привык общаться в таких случаях с местными властями.
         Тезка Пржевальского – Рерих, был не военным, а гуманистом. Потому-то и провел в Хотане несколько самых неприятных месяцев своего Гималайско-Алтайского путешествия. Под «домашним арестом». Инцидент хотя и был в конце концов исчерпан после длительных и изнурительных переговоров, наложил на все дальнейшее продвижение по Восточному Туркестану печать нервозности и неудовлетворенности. Из-за «хотанского сидения» Рерих люто невзлюбил и Синьцзян, и Китай вообще.
         ...Нам повезло в Хотане гораздо больше, чем предшественникам. Вместо проблем и конфликтов у нас был хороший отдых и хороший ужин на местном вечернем базаре. Базар – это не только (и не столько!) заведение общественного питания, а еще и своеобразный клуб, где можно насладиться общением и повстречать не только народных юмористов «чак-чакчи», но и знаменитых уйгурских красавиц. Которых не переплавили и не «исправили» (к счастью!) даже века жесткого исламского прессинга. Одна из таких подсела к нам на базаре Хотана, где мы наслаждались неспешной трапезой, состоящей в основном из разных видов пельменей. (Один из них – «чучара» в местном исполнении – истинное произведение пельменного искусства!)
         Аймниса – молодая женщина с живыми и грустными глазами, со своей такой личной и такой типовой женской драмой, такая смелая и такая смущенная своей смелостью. Ей 23 года, муж бросил ее с маленькой дочкой, и пришлось вернуться к родителям. Жизнь, понятно, не сахар, да еще и три года без работы. Здесь, в Хотане, родилась, здесь выросла и никуда отсюда не выезжала. Весь мир для нее – один Хотан. В этом замкнутом мире проходит молодость. И как, должно быть, порой хочется его покинуть! Но... То, что приезжий воспринимает как элементы колорита, для местных – опутывающие условности, которые задают течение всей жизни и от которых не спрятаться и не скрыться...
         ...Хотан – город пыльный, просторный, патриархальный и спокойный, вновь пленит эффектом визуального замедления времени.
         Даже на известной ковровой фабрике, где выделываются знаменитые местные ковры, дыхание времени ощущается лишь в плакате, перед входом в цех. «Кто сегодня плохо работает – завтра будет искать работу!». Несмотря на грозное предупреждение – в цехе, пустынно. Выходной день, и работницы пользуются своим законным правом на отдых.
         Лишь одна передовица (или отстающая?) сидит, склонившись перед огромной рамой, и ткет вручную ковер шириной метров в пять. На производство одного такого уходит от трех месяцев до полугода каждодневного, кропотливого труда. Это обычный шерстяной ковер. А есть тут еще и произведения из шелковой нити. Гораздо более трудоемкие и тонкие. На ковер из шелка, бывает, уходят годы.
         Механизация процесса минимальна – изменения коснулись в основном условий труда. Традиционное хотанское ковроткачество, история которого насчитывает более 1500 лет, всегда считалось одним из видов домашнего промысла. Теперь его перенесли в цеха фабрики. В былые времена эти ковры славились в Азии так же широко, как персидские или текинские. «Китайцы покрывают ими столы в торжественных случаях, а в Западном Туркестане их вешают на стены», – пишет Свен Гедин.
         Правда, после посещения фабрики и магазина-салона при ней я скорее соглашусь с Николаем Рерихом. «Ковровое дело очень упало – условно и безжизненно. Собственно хотанские узоры совершенно выродились.» Два единственных достойных ковра «с птицами и цветами», именно такими когда-то славился Хотан, валялись в обширном зале фабричного магазина на полу. Как подстилка.

         Путь нефрита

         Но гораздо ранее ковров Хотан прославился своим нефритом. Ветвь Шелкового пути, на которой стоит город, задолго до того, как по ней начали возить драгоценную ткань из Поднебесной на Запад, носила в Китае называние Путь нефрита. Уже не первое тысячелетие драгоценный камень добывают на берегах хотанских речек Каракаш и Юрункаш.
         Особым почтением этот таинственный камень пользовался в Китае, где всегда считался символом какой-то загадочной силы, духовной чистоты и обладателем целого ряда чудесных магических свойств. Тонкие нефритовые диски – «би» – олицетворение неба, в большом количестве находят в могилах первых властителей Поднебесного государства. Еще в эпоху Хань (206 год до н. э. – 220 нашей) добыча камня в Юйтяне (Хотан) была поставлена под контроль империи. И позже китайцы, появляясь в Кашгарии, всегда старались, во-первых, восстанавливать контроль именно над этими местами. Именно для того, чтобы монополизировать добычу нефрита.
         Признаюсь, такой нездоровый исторический ажиотаж вокруг камня, конечно, приятного, но вряд ли особо выдающегося, всегда вызывал у меня непонимание и недоумение. Обостренный интерес китайцев к нефриту явно должен был иметь под собой какой-то этимологический смысл, существу которого никак не находилось объяснения.
         Все встало на свои места, когда выяснилось, что по одной из версий здесь, в Южной Кашгарии, немного восточнее Хотана, обитали в третьем тысячелетии до Рождества Христова племена, которые позже, переселившись на Великую равнину между Хуанхэ и Янцзы, приняли деятельное участие в формировании самой китайской нации. Вполне правдоподобно, что нефрит, несомненно наиболее привлекательный из местных кандидатов в родовые камни, с тех самых допотопных времен обрел особый смысл в духовной памяти народа.
         В последние годы и в этом замкнутом и зачарованном краю Время начало медленный разгон, подстраиваясь под единый часовой пояс всего Китая. И сюда дошли средства, направляемые Пекином для развития «отсталых окраин» страны. Значит, и тут, на юге Кашгарии, очень скоро, может статься, вовсе не останется ничего из того сонного колорита, который так завораживает приезжего. Честно говоря, мне будет жалко, если в следующий приезд я не обнаружу тут следов того патриархального мира, который успел застать.

         N. B. Взгляд из-за Стены
         Китайская историография Синьцзяна сильно отличается от европейской или российской. В Китае очень серьезно относятся к древности явления ханьцев на западную окраину. И обоснованности их равноправного проживания тут. Оно и понятно – после развала СССР заокеанские политтехнологи изо всех сил тужатся проделать тот же фокус с КНР. Ясно, что самые козырные карты в борьбе за дестабилизацию китайского общества – Тибет и Синьцзян. И чем меньше у западных товарищей получается, тем громче зубовный скрежет "борцов за демократию" по всем каналам СМИ. Китай вынужден огрызаться. Потому-то так политизировано выглядит и китайская историография.
         Правда, есть еще традиционные моменты нашего общего прошлого, на которые взгляды "оттуда" диаметрально противоположны взглядам "отсюда". Так, в китайских источниках Российская империя выступает неизменным "агрессором", которому дается столь же неизменный и дружный "отпор" со стороны всех живших в Синьцзяне народов.

         N. B.- 2. Взгляд из-за Стены
         Приходилось читать даже такие веселые басни о том, к примеру, как дружные мусульмане Илийского края под мудрым руководством цинских правителей изгнали в конце XIX века "русских агрессоров" из Кульджи. Ну ладно бы писалось все это для внутреннего потребления – каждый народ имеет право трактовать свою историю в своих интересах. Но ведь это зачем-то переводится на русский язык. Только поэтому я заостряю внимание на этом моменте.
         Речь идет о том эпизоде нашей истории, когда по Петербургскому договору территории в верховьях Или, после десятилетней оккупации Россией, были возвращены Китаю. Любопытно, что заняты войсками Колпаковского в 1871 году были отнюдь не подвластные Цинскому двору земли "отложившихся" от Пекина исламских султанатов.
         По тому же договору все местные жители, не пожелавшие встречаться с освободителями, получили право уйти вместе с оккупантами. По нашим источникам, в пределы Российской империи переселились тогда почти все уйгуры и дунгане Илийского края – именно они и стали основой диаспор, которые проживают ныне в современном Казахстане, Киргизии и Узбекистане.