…На каком языке я объяснялся, теперь уж и не вспомнить. По-китайски я уже умел здороваться и благодарить, но это было не актуально. Мой уйгурский лексикон был ненамного шире и примерно равнялся тому набору русских слов, которые знал мой собеседник.

         Началось все с подозрения о том, что за небоскребами и ослепительным модерном непременно должно обнаружиться гармоническое единство тихих зеленых двориков и размеренного пенсионерского уюта. Подозрение подтвердилось. Гармонию дополнял каменный силуэт до боли знакомого персонажа с бородкой и добрым взглядом, словно перенесенный сюда с главной площади российской провинции, до которой еще не добралась смена монументальных вех. Вождь был чуть раскос и скуласт, но вполне узнаваем. Случайный прохожий ставший жертвой моего эксперимента, на вопрос «кто это?» явил смесь изумления, негодования, сожаления и гордости. И ответил: «Льенин!»
         Это Китай, что бы ни говорили об Урумчи. Это Китай, хотя еще меньше века назад это место считалось таким же Туркестаном, что и нынешняя Центральная Азия. И оттого, что этот Туркестан значился Восточным, ничего не менялось ни в степном пейзаже, ни в длинном перечне народов-обитателей, в котором если кого и не было, то разве что китайцев. Это Китай, хотя до Пекина или Шанхая, или главной китайской витрины - свободной экономической зоны отсюда тысячи километров, а до границы с Казахстаном - день неспешной езды. По мобильному телефону звонить за границу нельзя, запрет стар, понятен и давно признан бессмысленным, оставшись проблемой чисто технической. Нужно просто купить обычную IP-карту, и после набора длинной последовательности цифр удивляться тому, как практически бесплатно можно звонить куда угодно. Это Китай, и дело не только в «Льенине». Нужно просто не полениться, сосредоточиться, накрепко зафиксировать в памяти макет Урумчи с первого этажа исторического музея, и сравнить его с тем, который расположен ровно над ним, на втором этаже.
         Разница – всего несколько десятков лет. На первом этаже – огромное, в тысячи квадратных километров пространство одноэтажных бараков, бескрайнее и унылое, как сама степь, рассеченная появившимся по какому-то недоразумению руслом реки, имени которой никто не упомнит. По крутой лестнице поднимаемся наверх, и лишь по общим очертаниям макета догадываемся, что это тот же город, только вместо реки теперь железная дорога, а вместо бараков – архитектура, устремленная ввысь, к китайским спутникам. Второй макет честен. На нем тоже стоят бараки, пусть и не в том количестве, в каком они есть на самом деле. Уцелев, они разнообразят вполне манхэттенскую архитектуру, которая превратила унылую картину в чудо китайского света, то есть в то, что сами китайцы чудом уже давно не считают.
         Несколько метров до выхода из музея дарят прозрение: это же и есть то, что вдохновило казахстанскую власть на превращение забытого богом Целинограда в блистательную Астану. И то, чем Астана никогда не станет. Просто потому, что это Китай.
         Урумчи ускользает. То, что видишь с высоты садящегося самолета, - суперсовременный город, в тонированных окнах которого солнце отражается всеми цветами радуги, - при ближайшем рассмотрении долго кажется миражом, потому что детали и нюансы, не видимые из иллюминатора, рушат появившиеся иллюзии. Широкие проспекты оказываются чередой дешевых лавок, укрывшихся между новостройками лачуг, которые органично перерастают в бесконечный крикливый базар. Ты продолжаешь путь в поисках того, что видел при заходе на посадку, того, сверкающие башни чего видно с любого конца города, но встречаешь только обшарпанные блочные дома - такие же символы китайской непритязательности, что и дешевые забегаловки с копеечным рисом и мелким уйгурским шашлыком.
         Люди, которые здесь живут, будто бы не гости и не хозяева, точно так же, как веками не были они гостями и хозяевами в этой вечной пустыне Татламакан. Словно прошла песчаная буря, нанесшая сюда небоскребы, а жизнь продолжается в прежнем ключе. Тех, кто здесь живет, это чудо не касается, они самодостаточны как десять и двадцать поколений назад, в той мере, в какой только можно быть самодостаточным в пустыне, как бы она ни менялась и какие бы людские полчища здесь ни проходили. Восточный Туркестан в этой своей части - родина уйгуров, неисчислимого тюркского народа, родственного казахам и кипчакам. Это их край, который они больше двух тысяч лет хотели видеть государством, и который всегда был частью чего-то не своего. Это арена вечной войны, время от времени оборачивавшейся резней - то китайской, то уйгурской, то дунганской. Говорят, еще живо сепаратистское подполье, но нынче мало, что способно напомнить о былой готовности воевать.
         Это Китай, в котором очень многое изменилось. Это, можно сказать, где-то даже учебник по новейшей истории Китая. Той истории, у которой Шанхай – только одна страница на развороте, а чтобы не пропустить вторую, нужно приехать сюда.
         Английского языка здесь не просто не знают – здесь не понимают, зачем он вообще нужен и почему приезжий не может понять таких простых ответов на свои странные вопросы. Появление в этих краях тысяч таких, как вы, не оставляет даже еле заметной царапины на непроницаемом стеклянном шаре неизменности. Зато на огромном рынке «Локомотив» - городе в городе со своими органами власти, четырехзвездочными гостиницами и «государственным» языком русским, - все иначе. «Зачем тебе, китайцу, учиться в Москве, да еще и экономике?» - спрашивал я знакомого студента, и он смеялся: «Экономике меня в Москве, конечно, не научат, зато с русским языком я буду в Урумчи первым».
         Для тех, кто приезжает сюда со всего центральноазиатского постсоветья, в Урумчи есть русские рестораны, где под фонограмму Билана и «Виа Гра» девушки танцуют под бдительным присмотром крепких ребят в тренировочных костюмах, а цены раза в три выше, чем в любом другом ресторане. Но и эта часть жизни, которая где-нибудь в Турции или Египте заставила бы засесть за изучение русского половину населения, здешних местных жителей оставляет равнодушными. Конечно, можно было написать трогательный рассказ о том, как уйгурский ансамбль отплясывает русские танцы, и на этом основании восхититься тем, как нас здесь любят, но большинству зрителей невдомек, что в русские рестораны здесь никто не ходит.
         Синьцзян-Уйгурский автономный район, столицей которого, собственно говоря, и является Урумчи, добывает, между прочим, треть всей китайской нефти, то есть примерно столько же, сколько и Казахстан, но Кувейтом это никто не называет, как никто не числит Китай нефтедобывающей страной. По одной простой причине: кроме нефтедобычи здесь еще есть промышленность, которой этой нефти не хватает. Нефть проходит по той же касательной, что торговая активность. Здесь живут так, словно нет ни нефти, ни «Локомотива», ни былых мечтаний о своем гербе, флаге и пограничных войсках. Никто, как это принято у мирного сепаратистского населения, увидев иностранца, не рассказывает о трудностях и китайском давлении. Китай здесь – как пекинское время, по которому предписано жить на всей китайской территории, но встречи все назначают по времени местному, и никому это нисколько не мешает.
         Тем более что новый Китай принципиально изменил тактику. Давления и карательных операций больше нет. Напротив, для уйгуров есть даже льготы в самом важном вопросе - им позволено иметь больше одного ребенка. Но это только туристу может показаться, что Урумчи – город уйгуров. Турист ведь где ходит? По рынкам, по дешевым магазинам. А ездит на чем? На такси. А это все сфера уйгурской занятости. Урумчи оказывается городом в первом поколении, сколько бы тысяч лет ни жили здесь уйгуры. Они не стали жителями небоскребов и элитного жилья, которое, впрочем, никто так не называет. Оно строится с той же неуклонностью, с которой постепенно сносится былая архитектура.
         Урумчи – город китайцев, и это открывается одновременно с тем, как становятся реальностью те самые кварталы, которые будто и в самом деле перенесли сюда из Нью-Йорка и Гонконга. Здесь, среди настоящих европейских витрин, дорогих бутиков и «эмпайр стейтс билдингов» нет базаров и оборванных людей, здесь одеты в Prada, пусть и китайское. На эстрадах народные артисты поют песни о родине, в том числе и уйгурской, и это тоже город в первом поколении, потому что только самые молодые китайцы родились в Урумчи. Их родители приехали сюда со всего Китая, их ждали здесь льготы, бурный промышленный рост во вчерашней пустыне, а успех, как известно, сопутствует первым. Великое переселение – вот чем ответил Китай на уйгурский сепаратизм. Метр нового жилья здесь стоит пятьсот долларов, но если поможет родное предприятие, если помогут социальные фонды, то в итоге этот метр обходится в сто долларов.
         Здесь все по-настоящему, здесь роскошный город – для городских, знающих цену изменениям. Здесь можно прожить жизнь почти так же, как в том Китае, который никто не назовет захолустьем. Уйгурских лиц здесь почти нет. Граница между двумя Урумчи почти материальна – за этой улицей, за этой площадью начинается Китай уйгуров. Все меньше бизнес-офисного строительства, все меньше привлекательных девичьих лиц. И даже полицейские одеты так, словно только что сменили крестьянские одежды на мундир с чьего-то явно не по размеру плеча. Все больше зазывал и оборванных людей предлагают sim-карты за сорок юаней (один доллар), а в офисах меньше ста они не стоят.
         Я зашел в офис. Менеджер опытным взглядом вычислил в очереди меня и увлек за собой. На улице меня ждал улыбчивый полицейский. Не оглядываясь и без всякой опаски, он вытащил из кармана гирлянду sim-карт и сказал: «Fifty» («Пятьдесят» - англ.). Из чисто журналистского любопытства я принялся торговаться. На мои «двадцать» он нисколько не обиделся и накинул десятку с явной готовностью торговаться дальше.
         Сделка не состоялась. Я шел в китайский, в дорогой Урумчи, в китайский Манхэттен. Покупки все-таки надо делать здесь.

         Урумчи (китайское Дихуа) - административный (с 1955 г.), экономический и культурный центр Синьцзян-Уйгурского автономного района (Китай), расположен у северных подножий Тянь-Шаня, в оазисе долины реки Урумчи. Название реки от тюркского урюм – «отрезок пересыхающей реки с проточной водой, уходящей в галечники или пески». В 1760 г. Урумчи включен в состав Китая, с 1884 г. - центр Китайского Синьцзяна. Население - 1281 тыс. жителей (1998). В древности - торговый центр на Великом шелковом пути. В городе много мечетей. Вблизи добыча каменного угля. Черная и цветная металлургия; машиностроение, химическая, цементная, легкая, пищевая промышленность. Есть Университет. Железной и шоссейными дорогами (через Джунгарские ворота) связан с Алма-Атой (Казахстан).