В конце XIX в. русские и финские экспедиции в Монголию открыли там несколько крупных эпиграфических памятников на древнетюркском и согдийском языках. Значение этих находок было оценено по достоинству: впервые древняя и раннесредневековая история Монголии, история культуры народов Центральной Азии получила отражение не только в подробных, но пристрастных и тенденциозных оценках китайской историографии, а в памятниках, созданных самим древним населением Монголии. Исследование открытых тогда эпиграфических памятников, и прежде всего наиболее древней и значительной их группы - древнетюркских рунических надписей, было продолжено многими русскими, западноевропейскими и в новейшее время монгольскими учеными [1].
         В 50-60-х годах вопрос об углубленном источниковедческом анализе и кодификации уже известных эпиграфических текстов, поиске новых памятников и составлении обобщенных историко-культурных характеристик, основанных на их изучении, встал особенно остро. Это обстоятельство находится в связи с общим прогрессом в изучении взаимосвязей внутриазиатских цивилизаций, что нашло отражение в создании Международной ассоциации по изучению культур Центральной Азии при ЮНЕСКО [2], а также с необходимостью разоблачения многолетних извращений действительной роли народов Центральной Азии в культурно-историческом развитии человечества, содержащихся в буржуазной и псевдомарксистской шовинистической историографии.
         С момента организации Советско-Монгольской историко-культурной экспедиции под руководством акад. А.П. Окладникова в ее программе были предусмотрены эпиграфические исследования, главным объектом которых должны были стать всемирно известные памятники тюркской эпохи на древнетюркском и согдийском языках. В 1969 г. был создан эпиграфический отряд. Уже первые рекогносцировки показали, что возможности открытия новых памятников далеко не исчерпаны. В то же время ревизия многих уже давно открытых памятников выявила значительное число неточно воспроизведенных текстов или частей текста в существующих изданиях, не охватывающих к тому же сколько-нибудь полно всей эпиграфики Монголии. Тем самым были предопределены конкретные задачи эпиграфического отряда, выполнение которых сводилось к проведению трех видов работ: а) рекогносцировок большого масштаба с целью открытия новых памятников; б) ревизии и съемке известных памятников, надежность издания которых оказалась недостаточной для лингвистической и историографической интерпретации; в) выявления и точного описания археологических комплексов, в составе которых обнаружены эпиграфические памятники, и привлечения результатов этих работ к интерпретации памятников.
         Эпиграфический отряд в составе СМИКЭ работал в течение пяти сезонов (1969-1970, 1974-1976 гг.), причем в течение двух сезонов (1970 и 1974 гг.) участие советских специалистов сводилось к двухнедельным полевым обследованиям отдельных известных памятников. В работе отряда приняли участие научные сотрудники АН МНР Х.Лубсанбалдан, Г.Сухэбатор, Б.Базилхан, М.Шинеху, А.Очир, С.Каржаубай и научные сотрудники Института востоковедения АН СССР С.Г. Кляшторный (1969, 1974-1976 гг.) и В.А. Лившиц (1970 г.). Исследования велись в Центральном, Увэрхангайском, Архангайском, Булганском, Хэнтэйском, Южногобийском, Среднегобийском, Гоби-Алтайском, Кобдоском, Дзабханском, Убсанурском, Хубсугульском и Селегинском аймаках. Всего было в разной степени обследовано более 70 памятников на древнетюркском, согдийском и старомонгольском языках.
         Обследование старомонгольских надписей осуществлялось в 1969 г. (Х.Лубсанбалдан) и в 1975 г. (М.Шинеху). Первым объектом были наскальные надписи на песчаниковых плитах обрывистого борта долины Бичигтэ-гол, в 50 км от Бурэг-Хангай-сомона. Надписи, сделанные черной и красной краской (всего 43 надписи), в большинстве относятся к юаньской эпохе, но из-за неудовлетворительной сохранности их копирование оказалось крайне сложным. В 1975 г. были скопированы три надписи Цокто-тайджи на скалах Тайтын Хар-хат (Дэлгэр-сомон, Центральный аймак). Однако главные усилия эпиграфического отряда были сконцентрированы на изучении памятников раннего средневековья - памятников на древнетюркском и согдийском языках.

         Успехи восьмидесятилетнего изучения древнетюркской письменности создают иногда представление об известной завершенности научной обработки этой сравнительно небольшой группы памятников. Между тем именно сенсационные результаты десятилетия открытия и дешифровки выявили такие труднейшие аспекты историко-культурной оценки памятников, решение которых оказалось отложенным до настоящего времени. Остановимся на некоторых из них.
         Тюркский каганат возник на территории Монголии в 551 г. Во второй половине VI в. это государство достигло апогея могущества, а в 630 г., в период максимальной внешней экспансии Танской империи, оно было разгромлено китайскими армиями. Тюркское население Монголии, оттесненное в неудобные для скотоводческого хозяйства районы близ Великой стены, под надзор китайских пограничных войск, не смирилось с утратой независимости. После восстаний 679-681 гг. и переселения на старые земли тюрки возродили собственную государственность. Второй Тюркский каганат просуществовал до 744 г. и был сменен Уйгурским каганатом (745-840).
         Все обнаруженные до недавнего времени в Монголии памятники древнетюркской письменности относятся либо к эпохе Второго каганата, причем только к 20-30-м годам VIII в., либо к уйгурской эпохе. Следует ли, исходя из этих фактов, сделать вывод, что Первый каганат не знал ни письменности, ни историографической традиции? Что обычай устанавливать в погребальных комплексах тюркской знати историко-биографические тексты возник лишь в эпоху Второго каганата? Что, следовательно, историческая письменность у тюрков возникла лишь в последние десятилетия Второго каганата? Такой вывод делался [3].
         В 1956 г. Ц.Доржсурэн обнаружил в Архангайском аймаке погребальный комплекс тюркской эпохи - на кургане с цепочкой балбалов была установлена на каменной черепахе-постаменте стела с надписями. В 1969-1970 и 1975 гг. памятник был изучен С.Г. Кляшторным и В.А. Лившицем и назван Бугутским (по ближайшему населенному пункту). Надпись содержала 29 строк согдийского текста, расшифрованного В.А. Лившицем, и санскритский текст письмом брахми, от которого сохранилось лишь несколько акшар. Бугутская надпись относится к началу 80-х годов VI в., ко времени существования первого Тюркского каганата, и содержит важные сведения по истории этого государства [4]. Как известно, в распоряжении исследователей не было письменных источников, составленных на территории Первого каганата и отражающих собственно тюркскую историческую традицию. Бугутская надпись является первым источником такого рода. В то же время эта надпись - древнейший из известных письменных памятников Монголии.
         Другая проблема связана с ареалом распространения древнетюркского письма. Почти все найденные памятники концентрировались в центральных районах Северной Монголии. Следовало бы считать исходя из этого, что письменная культура в Тюркском каганате была локализованным, малораспространенным не только хронологически (20-30-е годы VIII в.), но и территориально явлением. Тогда логично было бы признать близкой к истине определенную тенденцию китайской историографии, согласно которой тюрки принадлежали к тем "варварским" народам, которым чужды основные достижения цивилизации - письмо, календарь, историческое сознание, сложные формы идеологии.
         Во время полевых работ в Монголии эпиграфический отряд СМИКЭ, имея в виду необходимость поиска бесспорных материалов, которые помогли бы решению указанных вопросов, осуществил достаточно широкое обследование наиболее важных районов, некогда входивших в состав тюркских каганатов, в том числе Хангайской горной страны. Монгольского и Гобийского Алтая, котловины Больших озер Южной Гоби.
         Прежде всего было твердо установлено, что руническая письменность Монголии не является локальным для какой-либо части страны явлением, а распространена во всех районах обитания древне тюркских племен, вплоть до Южной Гоби. Были изучены мелкие наскальные надписи в Гобийском Алтае, в северо-западной части Монголии, в Хэнтэе, в разных частях Хангая. Характер надписей убеждает, что письменностью пользовались достаточно широко, а отсутствие профессионализма в исполнении мелких наскальных надписей указывает на значительный круг людей, владевших письмом [5].
         Прочтение Чойрэнской надписи из Восточногобийского аймака позволило установить, что она относится к 688-691 гг., т.е. к периоду возникновения Второго каганата [6]. Тем самым снимается хронологическое ограничение бытования древнетюркской письменности во Втором каганате. Чойрэнский памятник, самый ранний из датируемых рунических памятников, вполне убедительно показывает, что употребление рунического письма в VII в., по крайней мере в его второй половине, было столь же заурядным явлением, как это очевидно для двух последующих столетий.
         В связи с оценкой уровня культурного развития Первого и Второго каганатов следует особо остановиться на проблеме календаря и историографической традиции. По единственному памятнику Первого каганата, Бугутской надписи, впервые регистрируется использование тюрками двенадцатилетнего циклического календаря. Упомянутый в надписи год Зайца приходится, по всей видимости, на 571 г. и является первой указанной в памятнике датой. В рунических памятниках, написанных через полтора столетия после Бугутской надписи (20-30-е годы VIII в.), двенадцатилетний календарь не только сохранился, но и применен в ряде случаев более полно, с указанием месяца, а иногда и дня события. Как и в VI в., двенадцатилетний "животный цикл" остался государственным календарем Тюркского каганата. Единицей календарного исчисления был солнечный год (йыл), подразделявшийся на 12 лунных месяцев (ай). Система исчисления возраста человека фиксировалась иным термином (йаш), который не был непосредственно связан с календарным временем. По возрасту героя памятника датированы в ряде текстов происходящие события. Этот способ датировки преобладает в больших орхонских памятниках и является единственным в более архаичных енисейских надписях. Использование датировок по возрасту героя создает замкнутое время текста и, если параллельно не используется другая хронология, обособляет текст в ряду подобных [7].
         Наряду с календарной и личностной хронологией в Бугутской надписи и позднейших орхонских памятниках наличествует еще одна система датировки событий - упомянуты эпохи правления предков-каганов. Хронология, основанная на фиксации событий по времени правления государей, является единственной для нескольких памятников (надписи Тоньюкука, Кули-чора). В точности фиксации времени эта система, применяемая без дополнительных количественных характеристик, уступает циклической или личностной хронологиям, но в отличие от них является разомкнутой системой и может рассматриваться как первичная форма линейной хронологии.
         О наличии непрерывного (линейного) исчисления времени в пределах сроков существования древне тюркских государств свидетельствуют эпизодически выделенные в текстах определенные, политически окрашенные периоды, снабженные количественными характеристиками. Так, точно указан срок (пятьдесят лет), в течение которого тюрки находились в подчинении Танской империи. Пятьдесят лет указаны в надписи из Могон Шине-Усу (см. ниже) как срок подчинения уйгуров (токуз-огузов) второму Тюркскому каганату. В Терхинской надписи (см. ниже) правильно указан срок (двести лет) существования династии тюркских каганов (династии Ашина) и срок правления уйгурских князей рода Яглакар ко времени составления надписи (восемьдесят лет). Достаточно точное указание на сроки различных по характеру и весьма протяженных по времени (десятки и сотни лет) периодов представляются немаловажным свидетельством существования фиксированной линейной хронологии и связанной с ней историографической традиции.
         Таким образом, при общем преобладании циклической и личностной хронологий, скорее актуальных, чем диахронических, в древнетюркских памятниках нашла отражение прогрессивная линейная система счисления времени. Дробность хронологий указывает, с одной стороны, на относительно быстрый прогресс в осознании тюрками феномена исторического времени, а с другой - на относительную неразвитость этих представлений, оказавшихся сравнительно изолированными в системе древнетюркской культуры.
         Другой областью идеологии, которая нашла отражение во вновь открытых памятниках, является религия. Именно Бугутская надпись упоминает о первом появлении буддизма как государственной религии на территории Монголии: согласно повелению Таспар-кагана в его ставке учреждается буддийская сангха. Не исключено, что разрушенная санскритская надпись на одной из сторон Бугутской стелы принадлежала Чинагупте - буддийскому наставнику из Индии, десять лет прожившему в ставке кагана.
         Еще многое предстоит сделать, чтобы в полной мере выяснить значение, которое имели для буддийской миссии у тюрков экономические и политические мотивы. Несомненно, однако, что уже с самого начала существования каганата его правители хорошо понимали роль не только военных, но и идеологических факторов в управлении обширной империей. В буддизме, приемлемом как для среднеазиатской, так и для дальневосточной сфер их влияния, правители каганата видели ту универсальную форму религии, которая могла помочь создание идеологической общности в разнородной по составу державе. Лишь социально-политический кризис 581 г. и распад державы приостановили этот процесс. Аналогичную роль играло манихейство в Уйгурском каганате.