(3) ... десять (?) ... мятеж(ный?)...
         (4) ...род (?) ...
         (5) Кю(ль)-тар(кан)...
         (6) ...(Ы)над Кутлу(г)...
         (7) Инги Яглага (р) ...

         Памятник не содержит никаких датирующих указаний. Тем не менее попытка его датировки отнюдь не безнадежна. Судя по начертаниям согдийских букв, надпись относится не ранее чем к концу VIII-IX вв. Рунический дуктус, более развитой в сравнении с кошоцайдамским, ближе к варианту памятника из Могон Шине-Усу (около 759 г.), чем к чрезмерно вычурным начертаниям конца уйгурской эпохи, столь характерным для Карабалгасунской стелы (821 г.). Палеографическую датировку подтверждает упоминание некоего уйгурского кагана в согдийском тексте и родового имени уйгурской династии в тюркском [21]. Общая датировка Сэврэйского камня не выходит, таким образом, за пределы времени существования Уйгурского каганата в Монголии (744-840). Основанием для более точной датировки памятника может стать: а) рассмотрение обстоятельств, связанных с местоположением и назначением памятника, б) наличие параллельного тюркскому согдийского текста; в) атрибуция имен и титулов, наличествующих в обоих текстах.
         Вблизи камня нет никаких следов погребальных сооружений, что исключает мысль об эпитафии и заставляет предположить иное назначение стелы. В надписи из Могон Шине-Усу и Терхинской надписи содержатся сообщения о сооружении первыми уйгурскими каганами триумфальных памятников. Так, завоевав территорию нынешней Тувы, Элетмиш Бильге-каган призывает сочинить и врезать в камень его "знаки и письмена". Вслед за тем, подчинив татар, он вновь призывает "сочинить на плоском камне" его "вечные письмена" [22]. Вряд ли иной была причина сооружения Сэврэйского памятника. Его местоположение близ южной границы каганата, в прорыве между хребтами Дзолэн и Сэврэй, на прямой дороге тюркских и уйгурских походов в Китай, как будто указывает и возможное содержание надписи. Белая мраморная глыба, резко выделявшаяся на бурой поверхности щебенчатой пустыни, установлена в горловине широкой межгорной долины, открытой на юг, к обширной дельте р. Эдзин-гол, удобному пути через алашаньские пески к Великой стене [23].
         Останавливаясь на определении Сэврэйского камня как триумфального памятника или, быть может, одного из триумфальных памятников, воздвигнутого по приказанию упоминаемого в тексте уйгурского кагана при возвращении победоносного уйгурского войска после похода в Китай, мы получаем возможность сузить хронологический диапазон обеих надписей. Все сколько-нибудь значительные уйгурские походы в Китай отмеченные источниками, относятся к периоду 757-791 гг.[24]. Собственно, речь идет о четырех походах (конца 757 г., конца 762 г., 765 и 790-791 гг.), последний из которых следует исключить, так как в этом случае местом действии была Джунгария, где уйгуры сражались против тибетцев [25]. Лишь один из этих походов (конца 762 г.) возглавлялся непосредственно уйгурским каганом.
         Другим обстоятельством, помогавшим датировать памятник, является наличие наряду с тюркским согдийского текста. Теперь уже достаточно прояснилась значительная роль согдийцев в политической, экономической и культурной жизни Тюркского и Уйгурского каганатов [26]. Первый тюркский историко-биографический памятник - мемориальная стела одного из членов тюркского каганского рода Ашина (начало 80-х годов VI в.) - написан на согдийском языке, очевидно достаточно распространенном среди тюркской аристократии той эпохи [27]. Однако уже памятники второго Тюркского каганата (682-744) писались только на тюркском языке [28]. Ничем не отличаются от рунических текстов тюркского времени и большие уйгурские надписи руническим письмом - памятники Элетмиш Бильге-кагана. Иное дело трехъязычный Карабалгасунский памятник, тюркский текст которого сохранился лишь во фрагментах. Две его другие версии, китайская и согдийская, рассказывают не только о военных победах и политических успехах уйгурских каганов, но и о событии, которое стало центром повествования - обращении уйгурского кагана и его окружения в манихейство под влиянием согдийских миссионеров. Именно смена веры и сделала согдийский язык, язык новой религии уйгуров, вторым государственным языком каганата [29]. Принятие новой веры произошло в 763 г.
         В согдийской версии Сэврэйского памятника несколько раз упомянут "господин уйгурский каган", о словах и делах которого повествовала надпись. Имя кагана здесь не сохранилось. В тюркской версии не сохранилась каганская титулатура, но читается имя Инги Яглакар. Вторая часть имени хорошо известна и означает принадлежность к правящему роду (династии) уйгурских каганов. Первое же слово является адекватной передачей китайского ин-и [30], встречающегося среди имен и титулов уйгурских каганов дважды: в поименованиях уйгурского правителя Ганьчжоу (Яньмэй Ин-и-кэхань, ум. в 924 г.) [31] и третьего уйгурского государя в Монголии - Идигянь Мэуюй-кэханя (Идикэн Бёгю-каган, 759-779 гг.) [32]. Первый случай выпадает из рассмотрения. Что же касается Бёгю-кагана, то он стал именоваться Инги в 762 г.
         В 765 г. китайский военачальник, выходец из знатного тюрко-согдийского рода, Ань Лушань, поднял восстание в Фаньяне [33]. Его армия, состоявшая главным образом из конницы тюркских федератов империи, одерживала победу за победой над императорскими войсками. Император Сюаньцзун бежал на юг, а обе столицы, Лоян и Чанань, перешли в руки восставших. В этот критический момент танский двор обратился за помощью к Элетмиш Бильге-кагану (747-759). Уйгурская конница, возглавляемая наследником каганского престола, носившим титул ябгу [34] нанесла поражение войскам Лушаня. Получив обещанное вознаграждение, уйгуры вернулись обратно, чтобы принять участие в походе против кыргызов (758) [35].
         Однако внутренняя война в Китае продолжалась. В 757 г. Ань Лушань был убит своими приближенными. Его сын, Ань Цинсюй, сменивший его, также стал жертвой заговора (759), и восстание возглавил опытный полководец, соратник Ань Лушаня, согдиец Ши Сымин, а с апреля 761 г. его старший сын Ши Чаои [36]. Северо-Восточный Китай был опустошен военными действиями, имперские войска терпели неудачи, но и их противник уже не был способен одержать решающую победу. В такой обстановке внешнее вмешательство могло окончательно склонить чашу весов в пользу той или иной стороны.
         Первым понял это Ши Чаои. Его послам удалось было склонить Бёгю-кагана на сторону мятежной армии, но более эффективные действия танской дипломатии изменили положение. "В первый год Бао-ин (762) Тайцзун, который только что вступил на престол... послал евнуха Лю Цинтана [к кагану] просить уйгурского войска и укрепить прежний союз" [37]. Застав уйгурский отряд уже вблизи границы, "в местности севернее Трех крепостей" (Ордос), танский посол сумел убедить кагана выступить против мятежников [38]. С четырьмя тысячами основного войска и девятью тысячами вспомогательного каган двинулся к Шань-чжоу, где соединился с императорской армией. В ноябре 762 г. с мятежом было покончено, а в январе 768 г. был казнен Ши Чаои. "Эти двое согдийцев (Ань Лушань и Ши Чаои) опустошили весь Китай, и только к исходу восьмого года [восстания] в стране... воцарился мир", - заключает автор "Жизнеописания Ань Лушаня" [39]. По справедливой оценке Р. де Ротура, восстание Ань Лушаня - Ши Чаои стало началом конца Танской империи, которая так и не смогла оправиться от потрясений [40].
         Решающую роль в разгроме мятежных армий сыграли уйгуры. Но после подавления восстания дальнейшее пребывание уйгурского отряда в окрестностях столицы стало для танского двора не только дорогостоящим, но и опасным. Предпринимались все усилия, чтобы с почетом и как можно скорее выпроводить союзников. Военную помощь щедро оплатили, Бёгю-каган, его супруга и военачальники получили почетные титулы. Отныне в каганский титул Бёгю были введены слова "ин-и цзянь-гун". В марте - апреле 763 г. уйгуры покинули Китай [41].
         Вместе с военной добычей и императорскими дарами Бёгю-каган увозил в Ордубалык, свою столицу на Орхоне, проповедников нового учения, чью веру он принял в Лояне, - согдийских миссиинеров-манихеев. Уйгурское манихейство пережило Уйгурский каганат и создало в оазисах Восточного Туркестана свою культуру и искусство, свою письменную традицию на тюркском и согдийском языках [42]. Память о Бёгю-кагане как об учредителе уйгурской манихейской общины сохранилась в этой рукописной литературе: один из тюркских манихейских фрагментов, найденных в Турфанском оазисе, именует его "великим государем", "мудрым Уйгурским каганом", "эманацией Мани" [43].
         У границы своих земель, на пути возвращающегося войска, каган установил победную стелу, где рядом с тюркским письмом, за шестьдесят лет до создания Карабалгасунской трилингвы, впервые появилась надпись на другом языке, на языке новой веры. Сэврэйский камень стал первым свидетельством новой ориентации культурно-идеологической политики последней из тюркских империй Центральной Азии - ориентации на согдийский запад [44].